ГориславаПовести
Шрифт:
Она обходила охотничьи тропы-путики, спасала угодившую в силки птицу. Вызволяла из неглубокого подземелья тяжелых краснобровых глухарей. Обрывала петли, поставленные на зайцев. Однажды принесла домой вытащенного из капкана лисенка. Долго лечила перебитую лапку. Лисенок подрос, окреп, поживился курицей-молодкой и уковылял в тайгу. Гориславу даже не рассердила лисья неблагодарность.
Найденовский двор всегда облюбовывали длиннохвостые ласточки, дружно селились в пяти скворечниках-дуплянках певучие скворцы. В старом амбаре жили бурундуки. В огород нередко забегали зайцы полакомиться оставленной морковкой, погрызть капустные листья. Прирученные белки подбегали к Гориславе по звуку пересыпаемых с руки на руку кедровых орехов. Набьют защечные мешки, попрячут орешки в лесу и стремглав несутся за новым угощением. Синицы, воробьи, дрозды, снегири, вороны
Живущая под крыльцом гадюка была противна Тереше, но он терпел верткую приживалку и не напоминал о ней жене.
Горислава ходила по тайге безбоязненно. Нередко одна забредала в темные глушняки, не боясь заблудиться или угодить в гости к медведю. Несколько раз набредала на косолапых хозяев Большого Урмана. Всегда мирно расходилась с ними, не сворачивая со своей таежной тропы. К ружьям не притрагивалась отродясь. В бабушке давно поселилась уверенность, что ни один зверь не посмеет тронуть ее. Совы, вороны, филины, сойки не фубукали, не кричали истошно над бабушкой Гориславой, проходящей под хмурыми мохнатыми елями. Привычно бродила таежница по всем ближним и дальним корчевкам. Птицы и звери давно заприметили тихоходную женщину с заспинным берестяным кузовком, с сухим черемуховым посохом в руке. Иногда важно и гордо вышагивали неподалеку от таежницы непугливые лосихи с телятами. Пробегала лисица с рябчиком в зубах. Рядышком на кедровом стволе резвились бельчата. Мягко ступая по мху легкими чирками, вышагивает Горислава хозяйкой Урмана, осматривает владение Солнышка и значит, ее владение. Бурундучку улыбнется, дятлу скажет ласковое словечко: в многоголосый лес желанно вольется ее голос, не нарушая всеобщей гармонии тайги.
Пойти с бабушкой в лес, на болота охотно напрашивались авдотьевские женщины. Точнехонько выведет на морошку, голубицу, чернику, бруснику. Пойдут с ней — без колбы, клюквы, грибов и орехов не вернутся. Заблудиться с Гориславой невозможно. Все стороны света она словно чуяла обостренным нюхом. Нет солнца, преддождливая пелена плотно висит над однообразным болотным пейзажем, где преобладают чахлый сосновый сухостой да кочки, а бабушка держит в уме родную деревню. Знает, в какую сторону шагать, чтобы выйти к могилкам, на поскотину или к мельничному омуту. Неутомимая в ходьбе, она и с полным кузовом ягоды шагала, будто налегке. Походка легкая, пружинистая. Под чирками сучок не треснет: так осторожно ходят звериными тропами медведи и рыси.
Водить бабьи ватаги в тайгу, на болота Гориславе удовольствия не доставляет. Кричат, переаукиваются, бренчат ведрами, мешают тихим думам. Одной хорошо, покойно в лесных палестинах. Нет горластых бабьих помех, мешающих слушать лес, журчание чистых ручьев, полет ветра над упругими кронами кедров и сосен.
Когда-то Мавра-отшельница была неплохой проводницей, да произошла отсечка памяти: тропы путать стала.
Любила она выводить сборщиц грибов и ягод к деревенским полям, но не раз заводила в топи, буреломники, в такую невиданную ранее берендеевщину, от вида которой некоторые нервные бабоньки страшно взревывали и падали ниц. Не помогали Мавре узелки на память, завязанные на платках, молитвы от лешачьей путаницы троп и дорог. Мужики искали блудих по тайге, палили из ружей холостыми патронами. Эхо выстрелов, пугливо пометавшись между обомшелых стволов, рассыпалось над таежными завалами, гнилыми пнями-выворотнями, улетало в бездонность небес. Нередко деревенские потеряхи уходили в лесную глубь на расстояние многих ружейных выстрелов. Даже бывалые охотники не могли их отыскать. Призывали на помощь Гориславу. Какое волшебство вселялось в бабушку в день поиска? Каким нюхом обладала она, двигаясь в направлении заблудившихся женщин? Выходила на них — голодных, изъеденных гнусом, оборванных. Ее начинали душить в объятьях, целовать. Визжали, прыгали, рыдали от радости. Незадачливая проводница Мавра виновато стояла в стороне — строгая, насупленная, застыженная укорными взглядами подруг.
Уходя вглубь леса, Горислава пускала протяжное а-а-а-у-у-у. С последними отголосками своего эха чутко ловила другое встречное эхо, угадывая место его возникновения. Искала, шла по бестропью, пересекала старые лесовозные дороги: они не заманивали своей открытостью.
Переждав агонию бабьего восторга, Горислава доставала из кузова пышные лепешки, яйца, сваренные вкрутую, зеленый лук, две-три
Провидица таежно-болотных путей, выводя сборщиц, спрямляла участки. Шла и читала по запутанным следам карту недавних мытарств усталых ягодниц. Много напетляли они. Топтались на небольшом лесном пятачке, шли и шли наугад в надежде увидеть вскоре знакомые крыши деревни. Но впереди смыкались угрюмые замшелые стволы, топорщились пугающие пни-выворотни. Темнота размывала очертания деревьев. Кусты оборачивались медведями, ветки — рысями. К ночи усиливался гнет страха. Со всех сторон наваливалась бесконечная орда таежного гнуса.
Какое особое прорицание ума имела Горислава, прямехонько выходя на заблудившихся ягодниц? Или неутомимые в ходьбе ноги сами вели туда безбоязненную таежницу? Идет, травку по пути срезает. Стеблевым молочком чистотела ранку себе прижгет. Пожует подорожник от боли десен и зубов.
Наблюдая за бабушкой в Авдотьевке и в лесу, я нашел резкую разницу в выражении ее лица. Сейчас оно было нежнее, взгляд углубленнее, созерцательнее. Думалось: с Гориславой вот-вот заговорят доверительно деревья и травы, зашепчут кусты волчьей ягоды, багульник расскажет о своей стойкой таежной жизни, широкие папоротники замашут, как веерами, остудят ее разгоряченное лицо. Мы с Нюшей пришли в лес, к Гориславе лес, вроде, подошел сам, подвел грибы, лекарственные растения, кустики поспевающей костяники. Глядишь — перед бабушкой неожиданно появляется целое сходбище красношляпных подосиновиков, лезут к ногам скользкоголовые маслята. В двух шагах от нее стоит столбиком на пеньке бурундук, смотрит бесстрашно на таежницу.
У Нюши полнехонько ведро, режет грибы в снятый с головы платок, приохивает, радуется обилию лесного богатства. Полдневное солнце словно расплавляет помаленьку хвойные купола, и они окропляют землю целебным ароматом. От теплых стволов сосен исходит запах свежеиспеченного хлеба.
Садимся на поваленную лесину возле лопотливого ручейка, аппетитно жуем жареных карасей, пирожки с картошкой. Вода в ручье — вкуснее не бывает. Профильтрованная сквозь торфяники и мхи, таящая бруснично-смородиновый дух, она придает бодрость получше любого тонизирующего напитка.
Нюша дожевала пирожок, запила холодной водицей и сказала подруге:
— Эх, Славушка — добрая головушка, отыскала бы ты такую траву, чтобы старика моего излечить. Ведь где-то растет она на земле. В других, может, странах.
— Болесть у Саввы давношняя, с военного времени. От нее и психлечебница отступилась, осилить не может. А травка, поди, есть, как не быть. Попил бы отварчику, и он снял тихую одурь. Да где ее сыщешь? Земля-родиха все для человека и зверя запасла, да не сказывает, где что припрятано. У меня травник толстенький был, еще при Петре-государе Великом напечатанный. В войну за сапоги кирзовые обменять пришлось. Приступился с просьбой капитан пароходный: продай да продай. Сапоги чуток стоптанные были, и дырка на голенище имелась. Помнится, в травнике том старинном говорилось о растении, которое тихое одурение лечит.
— Неужто врачи городские не знают?
— Все, Нюшенька, знать никому не дано. Помножь наши жизни на пять, прибавь существованию еще несколько веков, а не вычерпаешь всю мудрость. Колодец бездонный. Ты туда только погляди — бабушка ткнула пальцем в небесный голубой просвет — вот где тайна за семью печатями. Кто солнушко к земле подвел? Кто землю к нему подвинул? Учили нас: мир богом сотворен. Сумление великое берет. Я во всесоздателя не верю. По его ли воле из орешка кедр могучий вздыбается? Из пушинки — тополь. Из зернышка — колос. От рысихи рысенок появляется. Тут матушка-природа сама знает, с чего начать и чем кончить. Она по своему древнему закону правит. Матерью зовут ее не зря. Родиха — одним словом. Посмотришь на небо — от звезды до звезды шажок. Лектор заезжий сказывал: верст небесных не счесть. Тайна всевышняя даже Юре Гагарину не открылась. А высоконько взлетел, по космосу прогулялся… Вот так, Нюшенька, живем-живем, колотимся-колотимся на земле и уйдем, не знамши, зачем на белый свет приходили. Скоренько жизнь прокатилась — куском масла по горячей сковороде. Не успевали лета считать. Мудра природа — ничего не скажешь. Весна свой порядок заводит. Зима свой. Вчера молодушками были. Сегодня в старух обернулись. Не фокус ли это? Время его ловко показало, и разгад не узнаешь…