Горит ли Париж?
Шрифт:
Наконец огонь прекратился. На ратушной площади воцарилась тишина: ни единого звука, ни единого предсмертного вопля. Только один из немцев еще дергался. Остальные лежали спокойно. В смятении и ужасе люди «из Задига» созерцали то, что только что сделали. Затем со всех прилегающих улиц до них донесся рев грузовиков, окружавших здание мэрии.
Внутри Префектуры полиции студент юридического факультета Эдгар Пизани пощипывал свою черную бороду. На наклонной панели рядом с его столом загорались и гасли 24 красные лампочки. Со всех концов Парижа в Префектуру звонили из полицейских комиссариатов. Но этот новый заведующий канцелярией префекта полиции Шарля Луизе не знал, как ответить на звонки. Пизани еще не научился пользоваться вверенным ему коммутатором. Наконец, беспорядочно тыкая в панель, Пизани нажал кнопку и приставил к уху трубку. На другом конце линии он
Никто из немцев, оказавшихся в то утро в смертельной ловушке вокруг Префектуры, не был настроен сопротивляться более яростно, чем человек, только что закончивший минировать телефонный коммутатор в Сент-Амане, — сержант Бернхард Блахе из 112-го полка связи.
Прижавшись к борту открытого грузовика, Блахе увидел, как двое солдат, находившихся на передних крыльях, вскрикнули и рухнули на мостовую при первом же перекрестном залпе из Префектуры и Дворца правосудия, располагавшегося напротив. Водитель был ранен в правую ногу и потерял управление. Помотавшись из стороны в сторону, грузовик врезался в дерево под окном Префектуры. Кто-то крикнул «Всем наружу!», и сержант выпрыгнул из открытого кузова и пополз вдоль машины. В кузове наверху солдат с простреленными легкими, разрывая руками грудь, дико кричал: «Бернхард, Бернхард, помоги мне!» Оглянувшись, Блахе увидел бегущего через улицу офицера, на ходу беспорядочно стрелявшего из револьвера по каменным стенам Префектуры. На полпути в голову ему попала разрывная пуля. На глазах Блахе голова офицера «буквально взорвалась» и тело рухнуло на асфальт.
Французы были так близко, что, когда стрельба несколько утихла, Блахе мог слышать их голоса, доносившиеся из верхних окон Префектуры. Скользя вдоль грузовика, Блахе добрался до кабины. Подняв глаза, он увидел навалившегося на руль водителя. Тот был мертв. Взглянув поверх каски убитого через открытое окно грузовика на здание Префектуры, Блахе вдруг заметил обнаженную руку, свесившуюся через подоконник. Рука сжимала завернутую в грязное полотенце бутылку темнозеленого цвета.
В ужасе Блахе вскочил и бросился по тротуару к мосту Понт-о-Шанж, находившемуся поблизости. Вокруг бежавшего изо всех сил немца пули выбивали из асфальта бульвара Пале маленькие черные облачка. И тут он почувствовал, как мостовая содрогнулась под ногами. От брошенной из Префектуры бутылки с «коктейлем Молотова» грузовик Блахе вспыхнул и загорелся.
У края моста Блахе перепрыгнул через парапет и залег по другую сторону, чтобы перевести дух. Подняв голову, он увидел нечто такое, во что было трудно поверить: по мосту мирно шел небольшого роста пожилой человек в черной шляпе и с тросточкой, совершенно не обращая внимания на летящие вокруг него пули, как будто он вышел на послеобеденную прогулку. Поддавшемуся безрассудной ярости Блахе захотелось прострелить эту вызывающе мирную фигуру.
Выглянув из-за парапета, Блахе увидел на другом конце моста, у площади Шатле, кучку гражданских. Зажав в каждой руке по гранате и дико вопя, Блахе помчался по мосту. При виде размахивающего гранатами Блахе, по лицу которого струились пот и кровь, люди разбежались, как стая испуганных голубей. По пустынной теперь уже площади навстречу сержанту двигалась автомашина. Он жестом остановил ее и, угрожая гранатами, заставил сидевшего за рулем французского доктора доставить его в отель «Мёрис».
Все еще размахивая гранатами, полупомешанный Блахе вбежал в вестибюль «Мёриса» и бросился вверх по лестнице. Он распахнул первую попавшуюся дверь и ворвался в комнату. «Боже мой, боже мой! — завопил он. — Чего вы ждете? Почему не посылаете танки? Они поджаривают моих парней, как сосиски!»
3
Танки — три штуки — уже подкатили к мэрии Нейи. Два развернулись и заняли позицию на площади перед ее испещренным пулями и обугленным фасадом. Третий направился в обход, чтобы зайти со стороны сада. Находясь в окружении и в течение трех часов под обстрелом, израсходовав почти все боеприпасы, люди «из Задига» впали в отчаяние. Паркетный пол зала торжеств был завален осколками гранат, гильзами, битым стеклом и штукатуркой. От картин на стенах остались одни обрывки. Белые с золотом резные деревянные панели комнаты обуглились. За дверью, у мраморной лестницы, на сдвинутых вместе деревянных столах, вынесенных из кабинета мэра, лежали рядом мертвые и умирающие. В момент всеобщего опьянения несколько часов назад, когда люди «из Задига» завладели зданием мэрии, никому не пришло в голову прихватить с собой хотя бы моток пластыря. Теперь из-за отсутствия лекарств, обезболивающих и перевязочных средств раненые истекали кровью и умирали на этой липкой
На всю жизнь Андре Кайетт запомнил испуганные глаза бойца с распоротым животом, молившего его о помощи. В отчаянии Кайетт сделал единственное, что казалось в тот момент возможным: он попытался перетянуть ремнем живот раненого.
Выглянув из окна зала торжеств, брат Кайетта Шарль заметил немца, выползавшего из овального окна на крыше расположенного напротив дома. В поисках укрытия немец начал перебегать по крыше к низкой желтой трубе. Шарль выстрелил. Немец упал и, слегка подскакивая, заскользил вниз по темной черепице, оставляя за собой яркую полосу крови. На какую-то секунду он зацепился пальцами за карниз, затем руки его разжались, и он с воплем рухнул на тротуар с высоты пятиэтажного дома. Шарль был лучшим стрелком в Нейи.
Его брат дал ему новое задание. Позади мэрии, на пересечении двух невысоких, покрытых мхом стен сада немцы установили пулемет, из которого обстреливали окна этой стороны осажденного здания. Шарль взял винтовку «Лебель» образца первой мировой войны и, высунув ее из окна напротив пулемета, выстрелил. Пулеметчик, почти полностью скрывавшийся за штабелем из мешков с песком, рухнул вперед. Из-за замшелой стены сада показались две пары рук, схватили пулеметчика за сапоги и втащили в укрытие. Его место занял другой стрелок. Этот засек Шарля. Он дал очередь по окну прямо над головой француза, сбив его голубой берет. Шарль переполз к другому окну, прицелился и снова выстрелил. Теперь уже этот пулеметчик подпрыгнул, взмахнув над головой руками, и упал на землю. И его тело кто-то втащил в укрытие. Пулемет взял третий человек. Шарль переместился к другому окну и сделал третий выстрел. Новый стрелок рухнул рядом с пулеметом, из которого так и не успел выстрелить. На этот раз уже не было рук из-за стены сада. Пулемет замолчал.
Сквозь треск раздававшейся вокруг стрельбы Андре Кайетт услышал совершенно иной звук. Это было тонкое дребезжание телефона мэрии. Кайетт прополз по битому стеклу и штукатурке к куче перевернутой мебели, где стоял телефон. Сняв трубку, он услышал взволнованный голос, кричавший что-то с расстояния миль в пятьдесят. То был полицейский, звонивший из комиссариата города Шартр. Незнакомый полицейский стал описывать ему сцену, разворачивавшуюся перед окнами комиссариата: освободители Шартра вливались в город нескончаемым потоком танков и бронемашин. «Бог мой, — сообщил он Кайетту, — у американцев есть даже такой огромный грузовик, что на нем помещается целых три танка!» В тот момент, когда Кайетт слушал этот рассказ, не в силах произнести ни слова в ответ на описание зрелища, которое он уже никогда не надеялся увидеть, осажденное здание потряс грохот. Немецкие танки за окнами начали обстреливать мэрию фугасными снарядами.
Кайетт повесил трубку и, всхлипывая от переполнявших его чувств, пробрался назад в зал торжеств. «Ребята, — прокричал он резким и хриплым от напряжения голосом, — американцы уже в Шартре!» Обессилившие, измученные люди переглянулись и вновь уставились на Кайетта. По его лицу катились слезы. Стоя на вытяжку, он запел «Марсельезу». На какое-то мгновение остальные замерли, а затем стали подпевать. Звуки полились из осажденного здания. И вот уже «Марсельезу» подхватили сотни мужчин и женщин, наблюдавших за боем из окон и с балконов. В этот трагический момент голоса французов внутри и снаружи окруженной мэрии слились в необычном хоре, заставив на мгновение замолчать яростный треск ружейной стрельбы. Высунувшись из-за края окна, Кайетт увидел на балконе своей собственной квартиры в трех кварталах от мэрии знакомую фигуру, поющую вместе со всеми. За горшком герани стояла его жена. Он не видел ее уже три месяца, так как прятался от гестапо. Она даже не знала, что он находится в этом здании.
Положение было отчаянным. К этому времени в мэрии уже было десять убитых и три десятка раненых. Снаружи раздался усиленный репродуктором голос немецкого офицера: «Сдавайтесь или мы уничтожим мэрию вместе с вами!» Люди «из Задига» ответили очередным залпом из своих быстро тающих боеприпасов.
Танк на площади двинулся вперед. Фугасным снарядом он разнес железную дверь мэрии и стал карабкаться вверх по мраморным ступеням. Французы были беззащитны. Они забыли взять с собой не только медикаменты — у них не было и «коктейлей Молотова». Задыхаясь от пыли и дыма, Кайетт и его товарищи из-за мраморной лестницы в вестибюле обстреливали из ружей угрожавшую им серую массу. Надежды не оставалось. Кайетт приказал отступать в подвал. Там под бетонным люком шириной в два фута находился цилиндрический колодец, ведший в камеру размером с большой чулан. За этой камерой, по другую сторону кирпичной стены, проходил канал парижской канализационной системы. Это был единственный путь к свободе. Когда немцы ринулись за ними, Кайетт и горстка его товарищей бросились в подвал и протиснулись через люк. Часом ранее два человека начали пробивать отверстие в стене, отделявшей камеру от канализационной сети. Теперь Кайетт и его товарищи в напряженном молчании ожидали, когда они закончат работу. Раненым зажимали рты, чтобы заглушить их стоны. Двое рубивших стену обмотали кирки рубашками, чтобы приглушить удары.