Горит ли Париж?
Шрифт:
Непреклонный и мрачный, Шарль де Голль шагал по мокрой траве, ведущей к тенту Верховного главнокомандующего. Сегодня утром он прибыл домой — в самолете почти без горючего, на почти пустую взлетную полосу, которую обслуживал безразличный ко всему служака, — чтобы повести за собой страну. Это была страна, в которой миллионы знали его голос, но не видели его лица. Для этих миллионов он был призраком, идеалом. Теперь он должен будет предстать перед ними во плоти и крови, чтобы осуществить идеал, который отныне должен стать политической реальностью. Для него политические аспекты Парижа были превыше всего. Учитывая, что коммунисты уже сделали заявку на
Полковник Лионель де Мармье из кабины «Франции» наблюдал за тремя людьми, медленно шагавшими к самолету по доходившей до щиколоток траве. На два шага впереди со сцепленными за спиной руками в одиночестве шел де Голль. Голова его была слегка наклонена, плечи опущены. В этот момент он показался своему пилоту «более меланхоличным, более отчужденным», чем когда бы то ни было. Вся тяжесть Вселенной, подумалось Мармье, давила на широкие плечи де Голля.
Шарль де Голль проиграл: Эйзенхауэр не согласился изменить свои планы и немедленно двинуться на Париж.
Встретившись, они сразу перешли к делу. Двигаясь от карты к карте, тыкая в них указкой с резиновым наконечником, Эйзенхауэр объяснил де Голлю, «к чему мы стремились и каковы были наши планы». Эйзенхауэр набросал на картах детали планировавшегося двойного охвата французской столицы, как он был изложен в оперативном исследовании по развитию операции «Нептун». В окончательной редакции этот документ попал на его стол лишь 48 часов назад, то есть за сутки до того, как над зданием Префектуры полиции взметнулся трехцветный флаг. Поскольку ситуация на фронте менялась быстро, Верховный главнокомандующий не установил сроков освобождения Парижа. Но для генерала де Голля информация на картах Эйзенхауэра не представляла загадки. Графики Эйзенхауэра его не касались.
Де Голль, вспоминал позднее Эйзенхауэр, «сразу же попросил нас пересмотреть позицию по Парижу. Он без обиняков заявил, что существует серьезная угроза городу со стороны коммунистов».
Он предупредил Верховного главнокомандующего, что если тот промедлит, то рискует столкнуться с «катастрофической политической ситуацией в городе, которая может даже отрицательно сказаться на военных усилиях союзников».
Несмотря на глубокое уважение к суждениям де Голля, Эйзенхауэр отказался изменить свои планы. Де Голль подозревал, что его колебания имели политическую подо‘ плеку. Верховный главнокомандующий будет позднее настаивать на том, что причины были «чисто военными». Эйзенхауэр считал, что было «слишком рано». Он по-прежнему был обеспокоен тем, что «мы могли бы ввязаться там в чертовски тяжелый бой».
Перед ссутулившимся, озабоченным человеком, шагавшим к самолету Мармье, ответ Эйзенхауэра ставил жестокую дилемму. Де Голлю приходилось принимать ужасное решение. Несколькими минутами ранее он намекнул стоявшему напротив хмурому американцу, каким оно может быть. Подчеркнуто корректный де Голль заявил Эйзенхауэру, что освобождение Парижа является столь первостепенной задачей для Франции, что, если у него не будет другого выхода, он готов вывести 2-ю Французскую бронетанковую дивизию из подчинения командованию союзников и направить ее в Париж своей властью. Париж для де Голля имел столь решающее значение, что он был готов ради этого разорвать
Обернувшись к своему обеспокоенному помощнику, де Голль, прежде чем забраться в «локхид», спросил: «Где генерал Леклерк?»
10
Для коммуниста, возглавлявшего парижские ФФИ, перемирие Нордлинга, уже начинавшее устанавливаться в городе, было актом измены. Как только полковник Роль узнал об этом, он направил все свои силы на то, чтобы сорвать его. Этот грубоватый бретонец считал перемирие личной и политической изменой. В течение четырех лет, ведя в одиночку подпольную борьбу, он ждал этого момента, когда сможет вступить в открытый бой с поработителями своей страны. И никто не посмеет лишить его этого боя.
Точно так же, как его голлистские соперники готовы были применить любую тактику, чтобы установить в городе перемирие, Роль использовал все средства для того, чтобы помешать ему. По телефону, через курьеров и лично Роль подтверждал свою вчерашнюю команду: «Приказываю начать восстание. До тех пор, пока на улицах Парижа будет оставаться хоть один немец, мы должны сражаться». Своим хорошо дисциплинированным боевикам из отрядов ФТП он отдал срочный приказ атаковать немцев, где бы те ни находились. Он не позволит, чтобы звуки перестрелки исчезли с улиц Парижа. Тишина будет означать, что перемирие принято. К полудню в помощь Ролю коммунисты начали расклеивать на стенах города тысячи плакатов, осуждавших прекращение огня как трюк, предпринятый с целью «уничтожить рабочий класс Парижа» и позволить «тем, кто переполнен страхом и ненавистью к народу, провернуть свои грязные делишки».
И для голлистов, и для их противников общим полем битвы было массивное здание Префектуры полиции. В лабиринте его кабинетов и коридоров обе фракции сражались за контроль над ним. Они спорили почти с такой же страстью, как сражались с немцами накануне. Морис Кригель-Вальримон, коммунист, заброшенный в Префектуру, чтобы переманить рядовых полицейских из-под контроля голлистов, призывал их не подчиняться своим командирам. Во время одной из таких перепалок Александр де Сен-Фалль, казначей голлистов, схватил коммуниста за пухлую руку. «Если вы будете продолжать это ваше восстание, — гневно кричал он, — эта рука покроется кровью тысяч убитых парижан». Вальримон, вспоминал позднее Сен-Фалль, недоуменно уставился на свою руку.
Через несколько дверей в другой совещательной комнате молодой помощник Жака Шабан-Дельмаса Лоррен Крюз умолял своего собеседника согласиться на перемирие. Он был в отчаянии, ибо платой за этот политический шаг коммунистов будут 200 тысяч убитых и почерневшие руины города. Сидевший напротив флегматичный человек смотрел презрительно. Затем, грохнув ладонью по столу.
Роль ответил не менее страстно, чем его оппонент. Крюз никогда не забудет его слов.
— Париж, — провозгласил Роль, — стоит 200 тысяч мертвых.
Мало-помалу в результате настойчивого подстрекательства со стороны Роля восстание вновь обрело ту силу, которую было потеряло в начале дня. По всему городу дисциплинированные группы руководимых Ролем ФТП обстреливали проходящие немецкие патрули. Немцы, многие из которых насмехались над перемирием фон Хольтица, с готовностью открывали ответный огонь, а то и сами начинали стрельбу. Словно распускаемый свитер, перемирие начало разваливаться.