Горизонты безумия
Шрифт:
– О, господи!.. – прошептал Холмин, чувствуя всем телом озноб – вода в озере была ледяной, видимо, где-то поблизости бил родник.
– Это – вера. Видишь, как они с ней?
Холмин подавленно кивнул.
– А вот ещё, – прошептал старичок, и Холмин увидел чуть в стороне странное приспособление, похожее на гимнастический турник: к перекладинам на цепях крепились крючья, а на крючьях раскачивалось худое тело девочки; голова поникла, руки безжизненно повисли в пустоте, на пальцах застыли капли крови... – Надежда умирала долго...
Холмин зажмурился; наваждение тут же исчезло.
– И сколько их таких? – спросил он, не открывая глаз.
– В бесчувственном мире слепцов – их бесконечное множество.
Холмин с трудом разлепил веки. Уставился на орнамент.
– Этих вы сделали? И в городской аллее тоже?
Старичок убрал крестик, положил руку на застывшего в прыжке единорога.
– Этот мир наводнён множеством необъяснимых вещей. Однако то, что они непонятны человеку, ещё не говорит о том, что они нереальны. Циклы неизменно повторяются, эпохи сменяют друг друга, проносятся года и тысячелетия. А днём сегодняшним мы живы. Именно он, этот день, и несёт первозданную информацию. Достаточно только задаться целью, поверить в несбыточное, как можно легко всё изменить. Наступит ночь, – старичок указал на чёрный блин, приваренный к забору. – Придёт забвение, – кот на цепи, сидящий на дубе, улыбался подобно Чеширскому собрату. – Затем новый день, в котором больше не будет иллюзий, – жест в сторону стрекозы, несущей в лапах человека. – Только так ли всё, как кажется?.. Или это очередная ложь? И дальше снова ночь, – палец уткнулся в чернь.
Холмин привстал. Подошёл к блину с нарисованным солнцем, у которого «вилась» странная стрекоза. На яркой поверхности было нацарапано гвоздём: «Здесь был Мотыль».
– Сволочи, – прохрипел Холмин. – Мелкие идиоты.
– А в чём их вина? – спросил старичок, поднимаясь и беря в пальцы кисть. – Ребёнок, есть существо несмышлёное, которое только учится ходить, читай, совершать поступки. В его грехах повинны взрослые. Родители, что так и не научились нести со знаниями свет.
– В полицию бы таких сдать, – искренне сказал Холмин.
– У вас ведь тоже сын? – спросил старичок, макая кисть в краску.
– Да, – Холмин замялся. – Два сына.
Старичок замешкался, чуть было не уронил с кисти каплю.
– Два?.. – как-то странно спросил он.
Холмин кивнул.
– Один при смерти – в больнице. Олег.
– Олег... – Старичок всё же совладал с собой и обернулся к поцарапанному солнцу. – Тогда вы должны знать правду о топи. Раз у вас есть... сыновья, и вы решили тут поселиться навсегда.
– Я не говорил, что навсегда.
Старичок сделал первый мазок.
Мотыль превратился в ...пыль...
– А что не так с болотом? – спросил Холмин, обходя старичка справа, чтобы видеть его лицо.
– С топью. Болота тут нет. Только топь. И временами, она забирает самое дорогое. Особенно, если не ценишь его по достоинству.
– О чём это вы?
– Огни. Путники
– Огни?
Старичок кивнул.
– Если увидите их, не приближайтесь. И сыну не позволяйте играть на болоте – знаете, местных мальчишек, как магнитом притягивает топь. Хотя в этом нет ничего странного – дети, они на то и дети. Стремятся быть друг с другом, обособленно от взрослых.
– О чём вы, вообще, говорите? Я ничего не понимаю.
– Просто держитесь подальше от топи, и всё будет хорошо. А ещё сходите в церковь, поставьте свечку и помолитесь за сына – вам это нужно.
– Не думаю.
Старичок замер. Сказал, не оборачиваясь:
– Вы уверены, что в данный момент вашему сыну ничто не угрожает?
Холмин хотел спросить, какого сына старичок имеет в виду, но лишь попятился.
– А вы сами местный? – зачем-то спросил он.
Старичок махнул свободной рукой в сторону высоких деревьев за парком.
– Я думал, что мы на самом краю... – задумчиво проговорил Холмин.
– Вы – нет. Пока нет. Но очень близки. Особенно, если не послушаетесь моего совета.
Холмин отшатнулся.
– Сумасшедший, – пронеслось в голове и тут же утвердилось в качестве факта: – А я стою, уши развесил.
Старичок, то ли не услышал этих слов, то ли попросту не обратил на них внимания; склонился над исцарапанным «солнцем» и принялся старательно замазывать следы малолетних мародёров.
Холмин, спотыкаясь, вернулся к машине. Достал пакеты с продуктами, сунул в них планшет, перехватил всё в левую руку. Пальцами правой ухватился за непочатую бутылку пива. Ногой захлопнул дверцу и, не оборачиваясь, направился к крыльцу. В голове вертелось одно и то же:
«Вы – нет. Пока нет. Но очень близки. Особенно, если не послушаетесь моего совета».
– Поставить свечку? – Холмин резко выдохнул. – Этот урод только что посоветовал мне поставить свечку за упокой сына! Чёртов псих! Ведь Олег жив, и сегодня я в этом только лишний раз убедился! Не было никакой мистики или чертовщины – просто сын пошёл на поправку. А врачи перестраховываются – потому и не говорят ничего дельного. Боятся сглазить или показать свою некомпетентность...
Приветливо скрипнули под ногами ступеньки.
Приоткрылась пнутая ногой дверь.
Жар поотстал, со всех сторон навалилась ветхость.
– Димка! – крикнул Холмин, ставя пакеты к стене. – Ты где?
Ответом явилась тишина.
Холмин выдохнул. Собирался было обойти дом, как в кармане ожил мобильник. Надпись на дисплее переворошила содержимое желудка:
«Галя».
Холмин нажал клавишу приёма, медленно поднёс мобильник к уху, готовя себя к худшему.
– Да...
– Серёжа?.. – Голос жены был каким-то приглушенным, такое ощущение, простуженным. Словно Галина наглоталась кусков льда или битого стекла...