Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
Через две недели Файзулин Дамир обнаружил, что живёт в Архангельске. Зачем-то рванул в Мезень, нашёл то самое Заакаурье, столько раз восхваляемое Элей.
Эля. Эля! Эля! Эля…
Дом матери Эли быстро нашёл, только не дом, а пепелище – половина обуглившейся стены и почерневшая печь на фоне талого снега.
– Сгорела Нинка, – вздохнула откуда-то взявшаяся тётка, не в обхват толстая, с намотанным цветастым платком на голове поверх старой, потёртой куртки. – С Митькой вместе сгорели. Из прокуратуры приезжали, сказали, сами они подожгли, по синему делу. Я Нинку накануне видела, хвасталась,
– А что Элька? – Дамир посмотрел невидящим взглядом на тётку.
– Ты кто такой, чтобы я тебе информацию выдавала? – уперев толстенькие кулаки в бока, ответила женщина.
– Муж Эли… – Эли. Эли! Эли!
– Как тебя угораздило-то? – проныла тётка. – С виду вроде приличный. Пойдём, сынок, я тебе расскажу.
Рассказала: «Убежала Нинка из дома, четырнадцати лет ей не было. В шестнадцать в ПТУ в Архангельске поступила, а ещё позже, годам к двадцати, роман закрутила с капитаном тралового судна, рыболовецкого. Забеременела, капитану оказалась не нужна. Нинка тут же подцепила матроса с этого же судна, соврала ему, что он него ребёнок, вышла замуж. Позже всё раскрылось, пришлось возвращаться домой, с Элькой на руках. Говорили дурной – сдай девчонку в детский дом, не будет жизни с ней. А она жалостливая была, не сдала.
К Эльке, когда подрастать начала, мужики слетались, как осы на мёд, даже из Архангельска один приезжал. Важный, старый уже, а всё туда же. У Нинки из-за этого с сожителями не ладилось. Как сложится, когда девка жопой крутит перед каждым? Митька, последний сожитель Нинки, не утерпел, завалил Эльку, так та – в полицию заявление написала. А что писать? Восемнадцать лет есть – уголовный кодекс позволяет, ей так и сказали. Элька сразу исчезла, как в воду канула, только сказала Митьке, что отомстит.
А тут появилась – с деньгами, в золоте. Нинка хвасталась, а на следующий день ни её не стало, ни Митьки».
До конца поздней осени Дамир подрядился матросом на траловое судно – работа изматывающая, отупляющая, заставляющая забыться. Когда был не на вахте – пил по-чёрному. Грозились уволить, не выплатить заработанное. Какое это имело значение для него? Несколько раз он смотрел в холодную воду и ловил себя на том, что медленно перегибается через бортик, готовясь встретиться с ледяной водой. Останавливал голос: «Ах ты, собака немая, удумал!», и Дамир возвращался на вахту, а потом к дешёвому пойлу.
Зимой жил в Архангельске, работал в порту, в каких-то магазинчиках, иногда за малую мзду, порой за бутылку и пожрать. С кем-то жил, кажется, её звали Маша или Даша. Приходили какие-то мужики, с ними пил, братался, дрался, снова пил. Просыпался в отделениях полиции, не мог вспомнить, кто он, откуда. Появлялась Маша или Даша, – кто бы напомнил её имя или внешность, сколько лет, есть ли дети, – тащила в квартиру с ободранными обоями, отпаивала бульоном из кубиков. А вечером снова пили, орали, блевали.
И он падал, падал, падал, опускался ниже дна, пока однажды не открыл глаза в яркий свет с единственной мыслью, что наконец-то сдох. Оглядел
– Набегался, Форест Гамп? – усмехаясь, спросил друг.
Глава 34
Карима. Прошлое. Поволжье
Весна тянулась, как тягучий кисель, а лето и вовсе замерло на месте. Три месяца каникул никак не заканчивались, Карима же была готова отказаться от них совсем, лишь бы не находиться в доме, погруженном в траур.
Вязкая и липкая, нервная обстановка обволакивала девушку, душила, несмотря на то, что они съездили в Европу. Италия, волшебная Венеция, сказочный Прованс, строгий Мюнхен. Они – это папа, Карима, Алсу и Назар. Мама не поехала, сказала, что Динар ещё маленький, ничего не запомнит, только измается, и нельзя оставлять эби – у неё сердце, давление. Папа согласился. Все понимали, дело не в эби и не в Динаре, а в Дамире, которого мама ждала дённо и нощно. Он словно сквозь землю провалился.
Исчез! Пропадают люди без вести, и Дамир исчез. Много раз Карима видела, как мама плачет, иногда рыдает, ходит с опухшими глазами, прячет черноту под глазами под слоем тонального крема. А ведь раньше мама почти не красилась, только по праздникам.
Карима тоже плакала и так же прятала слёзы, чтобы ещё больше не расстраивать маму. Сначала она плакала из-за ребёночка Эли. Пусть, как оказалось, он не от Дамира, Кариме всё равно было жалко маленького. Разве справедливо, когда умирают дети? Такие крохотные, ни в чём не виноватые… Позже – из-за старшего брата.
Что с ним случилось, жив ли он? Если бы был жив, сообщил бы эби, обязательно сообщил! Выходит, что нет… О смерти Дамира девушка думать боялась. Замирала, отгоняла от себя дурные мысли, бросалась в учёбу, а летом в домашнее хозяйство. Лишь бы не думать, не думать, не представлять, что он никогда в жизни не вернётся. Никогда, никогда! Не думать, не представлять!
Кариму почти перестали отпускать на улицу, даже в поселковый магазин или на почту за журналами для эби. Из-за сплетен и слухов, опутавших Файзулиных сплошной, как осиный рой, стеной. Люди шушукались, шептались, оборачивались, когда появлялась Карима. Кто-то смеялся, кто-то сочувствовал, кто-то осуждал её или маму, словно они виноваты в том, что произошло.
Девушка понимала, произошедшее в семействе Файзулиных – событие планетарного масштаба для небольшого села на Волге. Если бы с кем-то другим произошла подобная беда, уже обмусолили бы все кости, пережевали сплетни и забыли. Но речь шла о Файзулиных… Кому горе, кому радость, большинству – повод почесать языком.
Как бы Карима ни старалась, не обращать внимание на сплетни у неё не выходило. Она сжималась каждый раз, когда заходила в поселковый магазин и спотыкалась о стену любопытных женских взглядов. Мужчины не глазели, проходили мимо. Скажи любой из них слово, Арслан Файзулин не испугается вымарать руки, лично челюсть свернёт. Женщин же бить не станешь. «Не накинешь платок на каждый роток», – как сказала эби.
Несправедливо! Нечестно! Больно! Эля сбежала сразу после похорон Тимура, который вовсе не сын Дамира, украв деньги эби, пропал брат, а полощут на весь белый свет Файзулиных, обсуждают, осуждают.