Горькая полынь моей памяти

Романова Наталия

– Вы - муж Элеоноры? – спросила совсем молоденькая девочка с робкой улыбкой, в зелёном костюме медсестры, извиняясь, заливаясь нежным румянцем на щеках.

– Да, – в раздражении кинул Дамир, меньше всего он нуждался сейчас во флирте нимфеток.

– Возьмите, она оставила в кабинете Андрея Геннадьевича. Он вчера отдал на пост, вдруг Элеонора придёт, а его не будет на месте. Просто она ночевала там, ну, в кабинете, в палате интенсивной терапии нельзя. Тим - он… редкий… был. Вот ей и разрешили… Простите! – девочка сунула косметичку в руки Дамира и поспешила по делам, не оборачиваясь.

Глава 33

Дамир. Прошлое. Поволжье

 Когда

подъехал к дому, увидел машину Сороки Ивана – местного участкового. Что ещё? Казалось, сердце больше не выдержит. Посмотрел в телефон – ни одного звонка. Ни от Эли, ни от родителей, ни от кого. Тишина. Будто это он умер, а не его сын, которого он даже не увидел ни разу, не прикоснулся к нему. Пусть он и родился… вот такой. Но его ребёнок, его мальчик.

За кухонным столом расположился Иван – мужчина лет сорока, худой, как щепка, длинный, словно жердь, с воспалёнными от нескончаемой аллергии глазами, – и попивал чай из чашки с позолотой. Отец шагал вдоль стены до угла и обратно, Карима сжалась на стуле, смотря круглыми глазами на происходящее, мама сидела рядом с участковым и утирала платком глаза. Все в чёрном, кроме участкового, одетого по форме, и Дамира, утром нацепившего на себя первое, что попалось под руку.

– Что удумал, собака ты немая, – укоризненно прошамкала эби, смотря на сына. – Сама я карточку потеряла, три дня как ходила в сберкассу, в банкомате оставила.

– Мама! – воскликнула Зарима. – Не ходили вы в банк, вы карточкой своей редко пользуетесь, только сладости детям покупаете!

– Ты деньги мои не считай, – отрезала эби. – Я сама знаю, чем пользуюсь, а чем - нет. Карточку я оставила в банкомате, придумал шайтан машину. Старая я уже для таких штук, всё забываю! Вчера носок стала вязать, забыла, где положила. Неделю блюдце своё найти не могла, а оно на тумбочке стояло, под носом, а сколько раз очки теряла!

– Мама! – рявкнул Арслан. – У тебя деньги украли!

– Мои деньги, не твои. Пошла я, некогда, сериал начинается, – прошамкала эби и вышла, возмущённо шаркая ногами.

– Что случилось? – спросил Дамир, в душе понимая, что случилось.

– Эля сбежала, – пропищала Карима. – Украла у бабушки карточку, на которую та пенсию получает, и сбежала…

– Арслан, напиши ты заявление, – взвилась Зарима.

– Нет, – отрезал участковый. – Заявление должна писать пострадавшая. Мама ваша совершеннолетняя, дееспособная, вменяемая, писать за неё заявление вы не имеете права. Поговорите, убедите, напишет своей рукой, привезите – будем действовать.

– Не может быть… – пробормотал Дамир себе под нос, а сам знал. Уже знал – может.

– Файзулину Элеонору Григорьевну видели сегодня в электричке на шесть утра, – официальным тоном сказал Иван. – Сбёгла она, – он с жалостью посмотрел на Дамира. – Прихватила деньги твоей бабушки и сбёгла. Деньги сняла ещё на станции, сколько там было…

– Сто двадцать восемь тысяч, – прошептала мама, утирая слёзы платком.

– Сто двадцать восемь тысяч, – эхом повторил участковый. – Пин-код она знала, бабушка её в магазин отправляла за гостинцами, так что снять деньги смогла. Пригрели шаболду, – в сердцах кинул Иван. – Посмотрите, может ещё что пропало, драгоценности, ценные вещи? Элеонора ваша без вещей была, но золотишко много места не займёт. Пропажу обнаружите, пишите заявление. С бабулей вы поговорите, у неё, может, деменция старческая начинается, вот и упрямится. Я пойду, покаместь. Хорошим, честным людям – и такая дрянь попалась. Шалава. Сам отец, Гришка Александров говорит – шалава, вся в мать.

–

Позор-то какой, какой позор, – шелестела мама сухими губами, уткнувшись в плечо мужа.

Дамир быстро поднялся в комнату, проверил вещи – всё на месте, пуста лишь шкатулка с нехитрыми драгоценностями жены. Что у неё было? Цепочка с кулоном, два кольца, браслет, подаренный мужем на новый год. Из них действительно дорогостоящее – помолвочное кольцо с якутскими бриллиантами.

Дамир ощущал себя воздушным шариком – его надували, надували, надували, тонкие нити нервных окончаний натягивались, грозили лопнуть. Голова кружилась от произошедшего, голода, джетлага, похмелья. От тихих слёз матери, в ужасе распахнутых глаз Каримы, притихших Алсу с Назаром, сидевшего маленьким столбиком в огромном кресле Динара.

Сумасшествие, ливневые воды, смывшие всё живое в доме Файзулиных. Стихийное бедствие, ураган, казнь без права на помилование.

– Сядь, – спокойно произнёс Арслан, глядя на сына. Дамир, всё ещё оглушённый произошедшим, грохнулся на стул. – Жди, – отдал короткое распоряжение и вышел из кухни.

Вернулся через пару минут. Протянул несколько листов, в которые Дамир всматривался, как в рукопись на китайском языке. Буквы понятные, слова, но…

Сумасшествие, ливневые воды, смывшие всё живое в Дамире.

– Что это? – он откинул листы, будто они прокажённые.

– Результаты генетической экспертизы. Ребёнок не твой.

– Дамир, мы не хотели говорить тебе, не хотели. Какая разница, ребёночек уже умер, пусть будет на её совести… – лепетала мама. – Но она эби ограбила, деньги эби украла!

– Я не сдавал никакие анализы, – отъезжая на стуле, как от шевелящейся, шипящей, источающей смрад змеиной свадьбы, прошептал Дамир, не сводя взгляда с бумаг.

– Мы сдали. На родство. И я, и твоя мама, – подчеркнул отец. Дамир вскинул взгляд на отца, понимая, что это значит на самом деле. – Этот ребёнок не внук нам, не сын тебе. Мы бы промолчали, видит Аллах, мы бы промолчали. Ребёнок не виноват, он похоронен под моей фамилией, мы сделали всё, что могли для невинного. Но сейчас я запрещаю тебе думать о своей жене, искать её, приводить в этот дом.

Блядский воздушный шарик лопнул. Разлетелся на тысячи ошмётков. Взорвался, оставляя после себя звенящую пустоту. Вакуум.

Дамир развернулся и пошёл. Куда-то. Просто шёл по улице. Моросил дождь, с Волги тянуло сыростью и холодом. Вслед бежала Карима, он откинул её руки, как и руки матери. Просто шёл. Куда-то.

Дошёл пешком до станции, сел в электричку, не разбирая, в какую сторону она идёт. Рядом перешёптывались односельчане, он слышал каждое слово, каждый звук вонзался в тело, уже не доставляя боли:

«Маруська, та что хромоножка, работает в отделении патологии для младенчиков. Дети такие рождаются у гулящих женщин, да у пьяниц, это точно. Элька, не смотри, что только разродилась, тощая, как мондель стала, роман с заведующим отделения закрутила. Тот страшный, как таракан, рыжий чёрт, глазищами всех перемацал. У него жена на сносях, оно и понятно, а с Элькой не удержался. Шалава, что и говорить, шалава. Мать у неё такая же. Антонина, та что с Гришкой по соседству живёт, мать Гришки помнит. Сколько та слёз пролила, когда он бабу брюхатую с Севера привёз. А уж как родила девочку, так сразу стало ясно – не Гришкина она. Гришка чёрный, как ворон, а девчонка белобрысая уродилась и синеглазая. Счастье, что сумела разбить семью, а то бы настрадался Гришка с такой женой, позора бы не обобрался. За что Файзулиным такое отродье попалось?..»