Горькая полынь моей памяти

Романова Наталия

– Я кушать хочу, – напомнила Серафима. Всё время, пока занимались Кирпичом, девочка стойко терпела, не напоминая о собственных нуждах, что не было похоже на поведение четырёхлетнего ребёнка.

Удивительная малышка. Но ребёнок есть ребёнок, Дамир видел, что Серафима нестерпимо устала. Слишком много перемен, событий, впечатлений для одного дня.

– Поедем домой? – Дамир подхватил девочку, она доверчиво обхватила его за шею и устроила голову на плече, громко засопев.

В итоге добрались домой в гробовом молчании. Эля заметно нервничала, косилась на куртку Дамира,

видимо, прикидывая, успеет ли она выхватить документы из соблазнительно, небрежно откинутой на заднее сидение куртки, полусонную Серафиму и успеть сбежать от подстерегающей опасности.

Поужинать не удалось. К тому времени, как поднялись в квартиру, Серафима крепко спала, доверчиво откинувшись на руках Дамира, взявшего ребёнка, когда припарковал автомобиль. Как же в этот момент Дамир завидовал рыжульке с её нехитрыми заботами, простым и понятным устройством мира. Как ненавидел море, ставшее вдруг живым, превратившееся в опасную, гремучую субстанцию, грозившее поглотить всё, что ожило в нём, задышало, расправляя деформированные лёгкие.

Эля быстро раздела спящую Серафиму, устроив на кровати и хорошенько закутав в одеяло, и уставилась на Дамира перепуганными глазами, похожими на огромные альпийские озера. Час Икс. Время никому не нужных откровений.

– Серафима Дамировна Файзулина? – Дамир посмотрел в упор на Элю, положив раскрытую ладонь на свидетельстве о рождении рыжульки. – Почему?

– Я не специально, – пропищала Эля. – Они сказали – это закон. Какая-то статья семейного кодекса.

– Кто сказал? – Дамир говорил негромко, сдерживаясь даже в этом. Одно нечаянное движение, лишнее колебание голосовой связки, и он снесёт, уничтожит Элеонору… Файзулину, как сель, снёсший дом, в котором она жила всего сутки назад.

– В ЗАГСе! Я не хотела, Серафима не твоя, не от тебя! И я не хотела, но они так велели!

– Отлично! Ребёнок, рождённый в течение трёхсот дней после развода, автоматически признаётся законнорожденным, и ты этим воспользовалась, – выплюнул он, сдерживая злость, клокочущую внутри.

– Не пользовалась.

 – Файзулина Серафима Дамировна? Ты не воспользовалась? А кто?

– Закон! Сказали – так положено, по-другому нельзя!

– Эля, нельзя быть настолько глупой! Или слишком умной? Не удалось повесить на меня одного ребёнка, решила другого? Чего ты добивалась? На что рассчитываешь? Алименты? Наследство? Имущество? Что тебе нужно, Эля?

– Ни на что! Ничего не надо от тебя!

– Тогда. Почему. Серафима. Дамировна. Файзулина!? Ты могла появиться до родов, могла решить по-другому, но нет, ты записала своего ребёнка на меня. Своего. На меня. Почему?

– Невозможно по-другому!

– Всё возможно, Эля! – Дамир подскочил, машинально разыскивая сигареты в карманах джинсов. Он специально не носил с собой пачку, не курил уже давно, лишь иногда, и то дома. Сейчас нещадно хотелось курить и размозжить себе голову. Или Эле.

Эля. Эля. Эля… Эля!

Почему он не продумал подобного? Почему ему в голову не пришло, что она может родить и преподнести ему «подарок» в виде чужого ребёнка, записанного на его имя? Как вообще можно

было родить в течение года после всего, что произошло?..

Слишком продуманная? Отчаянно глупая? Невероятная, абсурдная, ненормальная! Безумная!

– Мне сказали – нельзя, – Эля отступала к двери, мужчина мгновенно перекрыл проход, загораживая дверной проём. Горечь затопила лёгкие, заставила слезиться глаза, наполнила всё существо Дамира отчаянием, иррациональным страхом потери. Ненужным, невыносимым страхом. Отчаянием.

– Ты могла обратиться ко мне, мы бы решили этот вопрос, – твёрдо произнёс Дамир, совсем не уверенный в том, что в то время он мог решать хоть что-нибудь. Что появись перед ним Эля, он смог бы хоть сколько-нибудь адекватно отреагировать на её появление. Он и сейчас далёк от понятия «адекватность».

– Не могла.

– Почему?

– Не могла! – Эля почти рыдала, Дамир вскипал всё сильнее и сильнее.

– ПО-ЧЕ-МУ?! Эля, почему? Почему ты ушла? Почему Тим – не мой? Почему ты молчала о патологии? Почему ты вообще, чёрт возьми, рожала его? Зачем ты прошла через…

У Дамира закончились слова, мысли. Огромный пузырь взорвался внутри него. Сфокусировав взгляд, он увидел свои трясущиеся пальцы с коротко подстриженными, аккуратными ногтями. Какое имеют значение ногти? Эля работает мастером маникюра…

Эля. Эля. Эля… Эля!

Звук рингтона разрезал повисшую, густую, маслянистую тишину, удушливую и горькую.

Алия Долматова. Лали. Как давно это было. Кажется, несколько жизней назад. Зачем она звонит? Что ей понадобилось? Сейчас? Всевышний, кто такая Лали? Кто эта женщина для Дамира, когда единственное, что имеет значение – это отчаянная горечь, разливающаяся во всём теле, убивающая, уничтожающая клетку за клеткой. Снова. И снова.

Он скинул вызов, и ещё раз скинул, пока не поднёс в раздражении трубку к уху, с требовательным: «Да?!»

– Ты не вовремя, Лали, – прорычал он в трубку, не сводя глаз со ставшей бледной, как полотно, Эли.

– Прости, – быстро ответили с той стороны. – Прости! Здесь Алсу, я не знаю, что мне делать. Боюсь звонить твоему отцу, боюсь, что он приедет, что взломает дверь, ведь эта квартира – собственность Файзулиных! Что мне делать, Дамир?!

– Лали? – он ничего не понял из сбивчивой, почти истеричной речи Алии. – Где Алсу? Что с ней?

– Она у меня. У меня дома. В служебной квартире…

– Я понял, в какой квартире, – речь шла о квартире, предоставленной Алии Долматовой компанией Файзулина-старшего. – Что там делает Алсу?

– Не могу точно сказать. Понимаешь, она приехала три часа назад, какая-то взвинченная, нервная, сама не своя. Я, естественно, пустила. Она закрылась в комнате и не выходит. Я боюсь, Дамир! Ей шестнадцать лет, мало ли что у неё на уме?! Потом приезжал Назар, искал Алсу, сказал, что это срочно. Я ответила, что не видела её с прошлого совместного праздника. Звонил твой отец, и ему я солгала, сказала, что меня нет дома, что не видела Алсу. А она не выходит из комнаты! Что мне делать? Что делать, если твой отец приедет с ключами?