Горькая полынь моей памяти
Шрифт:
Винить мать за убеждения? Молчание? Упрямство? Даже жестокость? Сохранила бы она семью, будь слабее, менее упрямой, решительной, порой резкой в суждениях, со своей системой ценностей, координатой принципов? Дамир больше не мог никого винить. Всё сложилось так, как сложилось.
Намерения отца были более очевидными, прагматичными и, в общем-то, максимально понятными Дамиру. Сын должен был пройти стажировку после обучения в Штатах, вернуться в положенный срок, с необходимым багажом знаний, и действовать, согласно обстоятельствам. Ходы были заранее просчитаны Файзулиным-старшим,
– Чем бы ты помог? – в раздражении кинул отец. – Профукал бы все возможности, какие были – вот и вся помощь.
– Моя жена не должна была проходить через это дерьмо одна.
– Твоя жена не должна была рожать не от тебя, – отрезал отец. – Телефон у неё никто не отбирал, если не звонила, значит, было что скрывать.
И в этом была сермяжная, горькая правда. В этом же крылся основной вопрос, мучивший много лет Дамира – почему она молчала?.. Ответ лежал на поверхности, как свежая рана от укуса ядовитой гадины, пока активный фибриллогенез не завершился окончательной трансформацией рубца.
Тим был рождён не от Дамира, об этом красноречиво говорила группа крови младенца, как и слова заведующего того самого отделения патологии новорожденных. Дамир отлично помнил всё, что слышал про него и Элю. Но ещё он отлично помнил свою жену, спящую на их семейной кровати, с пугающей чернотой под глазами. Он не ручался за нравственный облик Эли, но был почти уверен, что замотанный работой врач не станет вступать в сомнительную связь с матерью собственного, медленно погибающего пациента, страдающей от послеродовой депрессии.
– Дамир Арсланович, – Андрей Геннадьевич потёр лицо ладонями, веснушками были покрыты даже пальцы мужчины. – Вы можете получить копию посмертного эпикриза из архива, копию истории болезни, – мужчина протянул бланк со своей подписью, – сходить с этим с генетику, если есть сомнения, но… биологически не вы отец ребёнка, вам не о чем волноваться, как и Элеоноре. В будущем и у вас, и у неё возможно рождение здоровых детей.
«И у вас, и у неё», не «у вас».
Впрочем, Областная больница – большой и тесный улей, наверняка Иванушкина рассказала коллеге грустную историю родителей особенного пациента. Как рассказала самому Дамиру при встрече, что Андрей Геннадьевич нашёл спящую на лавочке у дверей больницы Элю – околевшую, наотрез отказывающуюся ехать домой. Потом эту безумную пытались уговорить – приезжала Зарима, Арслан, несчётное количество раз под окнами детского отделения дежурил водитель Файзулиных. Но ничто не могло заставить её уехать из больницы. Чего она боялась больше – покинуть сына или оказаться в доме в селе на Волге, – Дамир так и не узнал.
«Недружелюбное привидение», – шутили на Отделении патологии навороженных, а заведующий в итоге махнул рукой и позволил «ненормальной» прятаться в ординаторской от родственников и всего мира. По оптимистичным подсчётам, диван за широкими стеллажами был бы занят полтора месяца, но благодаря финансовым вливаниям, современному
«Зашкварный цинизм, конечно, со стороны твоей мамаши», – отрубила тогда Иванушкина, Дамир лишь кивнул.
Кто же отец Тима, имело ли это значение? Так называемый отец Эли лишь пожал плечами, пьяно проворочав языком, что такого позорища в жизни не переживал. Удружила доченька, шалава, вся в мамашу-проститутку.
– Проститутка и есть, – пьяно подтвердил пропитым голосом собутыльник Гришки, неопределённого возраста. Не то нет сорока, не то все пятьдесят. Щуплый, кривоногий малый, с жидкими, сальными волосами, артритными пальцами и перебитым носом. – Весь порядок тут пасся. Вона, отец ейный не даст соврать.
– Не дам, – пьяно повёл глазами Гришка.
– Ты бы как человек пришёл, поговорил, расспросил, покалякали, как люди, всё, как на духу рассказали. А то… Но, дыть, кто прошлое помянет, тому глаз вон. Сбежала и сбежала, проблядь, не пропадёт.
– Закрой рот, – прорычал Дамир, подкинув кривоногого, как щенка некрупной породы.
– Ступил, – начал истово креститься щуплый. – Прости, мужик, ступил. Тебе, конечно, такой позор не нужен. Буду молчать! Ей-ей, молчать буду. Сам просто знай, как дело было, а мы – могила. Да, Григорий?
– П-с-с, – Гришка упал на стол, пустив слюну по протёртой клетчатой клеёнке, той самой, некогда новой, купленной Элей по приезду. Она хвасталась нехитрой красотой.
Чего тебе не хватало, девочка? Что тебе ещё было нужно? Больше денег? Вещей? Украшений, в которых ты не разбиралась? Плотской любви? Грязи, с которой ты могла, но не хотела расстаться?
Дамир зажмурил глаза от накатившей тошноты и боли во всём теле, стремительно вышел на порог и почти пробежал по тропке к перекошенной калитке. У капота автомобиля не выдержал, вывернул всё, что ел с утра, до резкой боли в желудке и висках. «Весь порядок тут пасся».
– Дяденька, – окрикнул Дамира пацан лет девяти, рядом с ним топталась растрёпанная девчушка в растянутом свитере и обувке не по размеру. Печать неблагополучия лежала пятном на грязной мордашке. Дети, которых производят на свет ради призрачной помощи государства, потому что пропивают сроки абортирования, забывают предохраняться вновь и вновь, чтобы снова родить никому ненужного человека, запустив цепочку нищеты.
– Что тебе? – Дамир уже садился в машину, не став заострять внимание на посторонних детях. Не его проблемы.
– Мамка сказала – ты муж соседки нашей, той, что сбёгла.
– Муж, – огрызнулся мужчина.
– Она платье у мамы украла, – пацан уставился на Дамира. – Дорогое платье. Пятьсот рублей, – произнёс он нереальную для себя цифру. – Мама сказала денег у тебя взять, за платье-то. Дорогое платье, аж пятьсот рублей.
– На, – сунул он в детскую ладошку пятитысячную купюру. – Передай своей маме, чтобы купила тебе и сестре одежду.
– Ух ты! – воскликнул пацан и рванул в соседний с Гришкой дом, отделяемый от участка нерадивого хозяина лишь ржавой, местами прорванной сеткой-рабицей, поставленной лет тридцать назад.