Горькую чашу – до дна!
Шрифт:
– Это только начало, мистер Джордан! Теперь дело пойдет на лад, я знаю, обязательно пойдет! Он будет говорить! Он будет слышать! – И, заикаясь от волнения, рассказала: – В детстве я однажды увидела картинку, на которой был изображен скорпион в кольце огня. Картинка преследовала меня даже во сне. В последние годы я часто думала, что мы с малышом оказались в таком же кольце, из которого нет выхода.
Кольцо, из которого нет выхода. Что напомнили мне эти слова?
– Но теперь мы вырвались из этого кольца!
– Рррааа… рррааа…
Она еще раз отмотала пленку назад.
– Я велела ему положить ладонь на магнитофон. Очевидно, он почувствовал вибрацию, так как заплакал и засмеялся и никак не мог успокоиться от счастья…
– Хоррр… хоррр… хоррр…
– В конце концов пришлось дать малышу снотворное. А я сидела тут, вновь и вновь слушала пленку, и тут вы позвонили в дверь. Теперь понимаете, почему сегодня – счастливейший день в моей жизни?
– Рррааа… рррааа…
14
– Сегодня вы лучше выглядите, – сказал Шауберг на следующее утро. Дождь все еще шел. Он опять сидел рядом со мной, и по шоссе, как каждое утро, мимо нас мчались машины, чужие машины с чужими людьми и чужими судьбами, – близко, совсем близко от нас и недосягаемо далеко.
– Я и чувствую себя лучше.
– А как насчет страха? Мне бы очень не хотелось делать вам такую же инъекцию, как вчера.
– Не надо никаких инъекций.
– Браво. Лучше выпейте немного, если иначе никак. А как идут дела? Хороши ли пробы?
– Хуже некуда.
Губы у него опять начали дергаться, но мне было наплевать. Он просто боится за свои деньги. Ну и что? Я тоже боялся за свои деньги. Всю жизнь я был слишком эгоцентричным, чтобы теперь вдруг по-настоящему проникнуться заботами другого человека. Если уж у тебя холодное сердце, то по крайней мере не делай того, что запрещает разум. Мой разум должен был бы запретить мне рассказывать Шаубергу о моем провале на студии. А я, словно старый идиот, словно выжившая из ума старуха, все ему выложил. И расплата за это была близка, весьма изуверская расплата. А я и не подозревал, что на меня надвигалось и было уже рядом, совсем близко.
Шауберг овладел собой, вымученно улыбнулся и похлопал меня по плечу с традиционным оптимизмом всех врачей, хотя губы его все еще дергались.
– Это всего лишь нервы. Просто вы чересчур чувствительны. Уверяю вас, через один-два дня вы будете прочно сидеть в седле.
– Ну ладно. Как насчет студента – помощника при операции?
– Держу на прицеле двоих. У обоих ни стыда ни совести – слишком много требуют.
– Мне это все равно.
– А мне нет! Никто не имеет права взвинчивать цены. В этом деле существуют соглашения, как и во всяком другом! Иначе куда бы мы скатились? Теперь я стравливаю их друг с другом.
– Я не могу больше ждать.
– До вечера еще подождете, папашечка.
– Шауберг!
– Да?
Я не смотрел на него, когда спрашивал, я смотрел в сторону шоссе. По стеклу машины капли дождя текли, словно слезы, а по шоссе проскакивали мимо огни, все новые и новые.
– Шауберг, если у ребенка отец алкоголик и ребенок родится глухонемым, есть ли у такого ребенка надежда?
Он раздраженно сдвинул берет.
– Послушайте, возьмите-ка себя в руки, в самом деле, не то мы оба загремим в психушку!
– Ответьте.
– А я говорю вам – кончайте! Ребенка же не будет. Он не родится.
– Черт побери, совсем не об этом ребенке речь. Речь идет о четырехлетнем мальчишке, который глух и нем и отец которого умер от белой горячки.
– Маловероятно.
– Что – маловероятно?
– Что алкоголизм отца вызвал такие нарушения, – сказал Шауберг. Шауберг супермен, Шауберг, человек, умеющий справляться со своей тягой к наркотикам. Но я не отставал:
– Вы хотите сказать, что у этого четырехлетнего малыша просто нет стержня?
Он не обиделся.
– Вы спрашиваете, я отвечаю. У алкоголиков дети могут родиться дебилами, слабоумными, уродами, но вряд ли глухонемыми. Во всяком случае, алкоголь не может быть единственной причиной. Должна быть предрасположенность. У отца-алкоголика были в роду глухонемые?
– Этого я не знаю. Итак, скажите, такого ребенка можно вылечить?
– Нет. Если нервная система нарушена до такой степени, что не функционируют слух и речь, ничего поделать нельзя.
– Но ребенок вдруг издает звуки, говорит мать.
– Взрослые глухонемые тоже часто каркают или лают. Но говорить все же не могут.
– А почему?
– Потому что не слышат. Как они могут воспроизводить звуки человеческой речи, если они их не слышат?
Это показалось мне убедительным.
– Значит, вы считаете такой случай безнадежным?
– Абсолютно безнадежным.
– Но мать так не считает! А она… – В последнюю секунду я прикусил язык. Едва удержался, чтобы не сказать: «А она сама врач!»
Это сразу возбудило бы у него подозрения. Сама врач? Значит, я знаком с ней? Что это за врач? Откуда я ее знаю? Но ему и неоконченной фразы хватило.
– Кто она по профессии, эта мать, дорогой мистер Джордан?
– Очень умная женщина. Интеллектуальная и объективная.
– Гм. – Подозрения его не рассеялись.
А я заторопился:
– Она не строит никаких иллюзий! И все-таки верит, что выздоровление возможно!
– Потому что любит своего сына, мистер Джордан. – Теперь его мысли потекли по другому руслу. – Если кого-то любишь, весь твой интеллект летит к чертям. Потому-то при тяжелых заболеваниях почти никто из врачей не пользует своих близких…