Горная весна
Шрифт:
В мирный, сердечный разговор хозяйки и гостя неожиданно вторгся воинственный рокот трембиты. Он донесся откуда-то сверху, через потолок. И прозвучал он так во-время и так грозно, что даже всегда ко всему готовый Дубашевич испугался и не сумел должным образом скрыть этого. Алена поспешила выручить его.
– Это отец. Не беспокойтесь, товарищ…
– Ступак, Николай Григорьевич… Что это такое?
– спросил он, разглядывая потолок.
– Новую трембиту отец пробует. Трембита - это длинная пастушья труба.
– А!..
– Да. Его каждый верховинский пастух знает!
– с гордостью объявила Алена.
– Он все свои трембиты делает только из громовицы.
– Громовицы? А это что за диковина?
– Дерево, в какое ударит гром.
– Интересно… Как же это ваш отец ухитряется и трембиты делать и на железной дороге служить?
– Он у нас на все руки мастер. Охотник. Птицелов, Рыбак. Резчик по дереву. Следопыт.
– Молодец!
– Дубашевич облизнул пересохшие губы.
– Алена Ивановна, водичка в вашем доме найдется?
– Сейчас принесу.
Алена выбежала из горницы. Дубашевич проводил ее глазами. «Хороша!» Он подошел к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на тот самый объект, ради которого Дубашевич волею «Бизона» проник в Закарпатье, У подножия лесистой горы чернел полуовальный, отделанный закопченным гранитом зев железнодорожного туннеля.
Стекла в доме путевого обходчика слегка задрожали. Завибрировали под ногами Дубашевича сосновые плахи. Темное отверстие туннеля стало белым, задымилось, Выталкивая облака пара, из гранитных теснин подземелья вырвался паровоз и ликующе, как живое существо, потряс воздух продолжительным гудком.
Дубашевич достал металлический портсигар, в который был искусно вмонтирован фотоаппарат, заряжающийся микропленкой. Он сфотографировал поезд, выходящий из туннеля, и закурил.
Выбрасывая из-под тормозных колонок искры, товарный поезд с веселым грохотом, залитый весенним солнцем, пронесся мимо дома.
Вернулась Алена с деревянным ковшиком, полным прозрачной родниковой, холодной, как лед, воды. Ступак выпил, поблагодарил и кивнул за окно, в хвост поезду.
– За границу пошел, к нашим друзьям.
– День и ночь они проходят мимо нас, привыкли мы,
– Зря. К такому великому делу грешно привыкать. Свершилось то, о чем мечтали наши великие учителя!
– Гость беспокойно огляделся вокруг: - Так куда вы меня приткнете, Алена Ивановна?
– Сейчас.
– Алена высунулась в окно, и подняв голову, закричала: - Тато!
В ответ прозвучал короткий бас трембиты: слышу, мол, говори, что надо.
– Идите сюда, тато, скорее!
По гулкой лестнице, ведущей на второй этаж, на мансарду, послышались грузные, неторопливые шаги. В горницу вошел Иван Васильевич Дударь. Он был одет в старенькую, изношенную форму железнодорожника, но подпоясан брезентовым фартуком, из кармана которого торчали полдюжины тончайших фигурных долотец, стамеска, циркуль и складной метр.
Дударь молча уставился на чужого человека. Потом не спеша перевел вопросительный взгляд на дочь.
– Это Николай Григорьевич Ступак. Шофер. Будет у нас жить. Прислал инженер Борисенко.
При упоминании инженера Борисенко строгие глаза Дударя немного потеплели, но он не спешил быть гостеприимным хозяином. Снял фартук, повесил его на гвоздь, отряхнул у порога с одежды завитки стружек.
Дубашевич быстро украдкой переглянулся с молодой хозяйкой: спасай, мол, на тебя вся надежда.
– Тато, этого человека инженер Борисенко прислал, - повторила Алена.
– Шофер, Николай Григорьевич Ступак.
– А!.. Здравствуйте!
– старик протянул Ступаку руку с темной, натруженной ладонью.
– Здравствуй, Николай Григорьевич, - повторил Дударь мягче, насколько это ему позволял его грубоватый голос.
– Живи, раз инженер Борисенко прислал. Такому человеку, как он, ни в чем нет отказа. Откуда прибыл, Николай Григорьевич?.
– Из Львова.
– Что ж, и родом оттуда?
– Нет, подальше, из Восточной Украины. Киевский. Днепровский водохлеб. Степняк.
– Нравится тебе наш горный край или не нравится?
– Очень нравится. Смотрю и не насмотрюсь никак. Большая наша страна, а такой край, как Закарпатье, у нас единственный.
– Ты что ж, первый раз на нашей земле?
– Бывал и раньше. В войну.
– Дубашевич прикоснулся к правой стороне груди, на которой алел орден Красной Звезды.
– Между прочим, вот этой звездочкой я здесь награжден. За тяжелые бои в горах.
Дубашевич, сам о том не подозревая, инстинктивно защищаясь, затронул святая святых Ивана Васильевича - его любовь к Советской Армии.
Иван Васильевич посмотрел на грудь фронтовика, на его звезду, и невольно вспомнились ему картины далекого прошлого; как жил при кровавом хортистском режиме, как издевались над ним, украинцем, в течение всей жизни чужеземные поработители и как однажды, в темную, дождливую ночь осени 1944 года, пришел конец этому порабощению: советские войска вступили на многострадальную землю Закарпатья.
– В каких горах ты воевал, Николай Григорьевич?
– В здешних. На Верховине.
– Так. может быть, ты и нас с Аленкой освобождал?
– Очень может быть!
– обрадованно подхватил Дубашевич.
– Пять ночей и дней мы прятались в лесу. Пять дней и ночей мы с Аленкой ждали вас.
– Больше вы нас ждали, Иван Васильевич!
– улыбнулся гость.
– Тысячу лет вы жили в разлуке с Украиной.
– Дубашевич с грубоватой нежностью обнял хозяина.
– Навечно теперь соединились.