Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Такой вопрос можно решить только тогда, когда он возникнет, — сказал он.
— Допустим, что он возник. Допусти на минуту — ты узнаешь, что кто-то из твоих людей, кому ты веришь, как себе, способен выдать врагам местонахождение вашего лагеря. Как бы ты поступил?
— Что-нибудь, конечно, предпринял бы.
— Хорошо. Теперь допустим, что этот человек предан тебе, что он не замышлял предательства. Но может, сам того не ведая, привести врага в лагерь. Отдал бы ты приказ застрелить его?
— Это зависит от многих обстоятельств.
— От чего,
— Ну хотя бы от того, что случится, если враги найдут лагерь.
— Допустим, что от этого зависит судьба восстания.
Мхенди пожал плечами.
— Тогда я отдал бы приказ. Но зачем ты спрашиваешь об этом?
— А если бы это был твой брат?
— Трудно представить более страшный выбор, но, пожалуй, это ничего не изменило бы. А теперь скажи мне, Майкл, в чем дело.
— Я думаю об Эди. У нас с ним серьезные разногласия. Может, все еще уладится… Как мне хорошо с тобой, Мхенди. Ты все понимаешь. Как бы я хотел, чтобы ты работал со мной, вместо того чтобы рисковать жизнью среди этих белых варваров… Какую бы ты принес пользу! Скажи честно, Мхенди, велика опасность, что тебя поймают?
— Я могу попасть им прямо в лапы, когда вернусь.
— И что тогда?
— Тогда, по всей вероятности, произойдет несчастный случай. Они, конечно, не станут судить меня.
— Понимаю… Кажется, машина Эдибхоя. Ты знаешь, Том уехал.
— Селина говорила мне.
— Уехал в тот самый день, когда мы с ним вернулись. Сел на пароход и уехал, не сказав никому ни слова. Оставил записку. — Удомо встал и пошел к двери.
На пороге появились Мэби и Эдибхой.
Когда прошла первая радость встречи, друзья расселись поудобнее и стали вспоминать Лондон, свою молодость, мечты. Им почти удалось перенестись в ту далекую пору, когда их дружба не была омрачена ничем. Теперь на эту дружбу легли темные тени, и они с деланной небрежностью старались обходить острые углы. Никто ни разу не упомянул имя Лоис и Тома Лэнвуда. И все-таки прежнего искреннего веселья не было.
Тогда они были молоды. Они мечтали о том, что завоюют весь мир, со счастливым безрассудством строили смелые планы. Теперь у троих из них в руках власть. Они несут на своих плечах тяжесть управления государством. И это иногда проскальзывало в их разговоре.
Мхенди думал: «Да, все они изменились, даже Мэби. Только я остался прежним. И теперь у них со мной гораздо больше общего. Но они уже завоевали власть. Они думают о том, как строить, как созидать. А я по-прежнему думаю о разрушении. В этом вся разница между нами».
От этих мыслей Мхенди стало грустно. Мэби, почувствовав настроение друга, подсел к нему. И у Мхенди отлегло от сердца. Ничего не поделаешь. Таковы правила игры, именуемой жизнью. Человек не выбирает себе родины. Человека создает земля, где он родился, среда, в которую он попал, цвет кожи. Всего этого он не выбирает. Его мнения не спрашивают. Человек — пленник. И судить о том, хорош он или плох, следует по его поступкам, по его отношению к людям.
Поздно вечером слуга накрыл на стол. Они съели кур, присланных Селиной, и выпили две бутылки шампанского, специально припасенных для этого случая Удомо. Затем перебрались на веранду, затянутую металлической сеткой, и слушали
Они расстались, когда полная желтая луна стояла прямо над головой и тишина окутывала землю. Они расстались, унося в сердцах теплое чувство, какое возникает только у близких друзей, без слов понимающих друг друга.
Оставшись один, Удомо быстрыми шагами подошел к телефону и поднял трубку. Глаза его наполнились слезами.
— Мистера Ван Линтона, пожалуйста, — резко сказал он. Голос его звучал напряженно и холодно. А слезы лились и лились по щекам.
6
Лучи утреннего солнца уже просачивались сквозь листву, когда отряд Мхенди подошел к лагерю на краю джунглей. Джозеф и Мария стали распаковывать припасы. Мхенди вошел в свою палатку.
Кто-то в их отсутствие побывал здесь, оставил записку и пачку плюральских газет. В записке говорилось:
«Выходить опасно. Кругом солдаты и полицейские. Они повсюду, но ведут себя тихо. Никуда не выходите, пока кто-нибудь не придет за вами. Враги притаились — это опасный признак, поэтому, пожалуйста, не выходите из лагеря».
Мхенди позвал Джозефа и Марию и показал им записку.
— Значит, сегодня вы не пойдете? — спросил Джозеф.
— Нет, — ответил он. — Буду ждать, пока кто-нибудь не придет. А раз так, вам не надо охранять Марию.
Джозеф молчал в нерешительности. Мхенди понял о чем он думает. Джозефу хотелось скорее покинуть темные джунгли. Но чувство долга удерживало его.
— Вы считаете… — начал он.
— Да, — с улыбкой сказала Мария. — Возвращайтесь домой. Мы пробудем вдвоем этот день и эту ночь. Кто знает, когда нам еще удастся быть вместе.
Джозеф кивнул.
— Только сначала мы все устроим, приготовим топлива на несколько дней. Натаскаем воды.
— Ведь идти-то вам, а не нам, — запротестовал Мхенди.
— Мы молодые и здоровые, — сказал Джозеф. — И мы хотим, чтобы вам было хорошо.
В сердце Мхенди поднялось теплое чувство к этому силачу, преданному и благородному. Он благодарно сжал мускулистую руку Джозефа.
У Джозефа подозрительно заблестели глаза, и он пробормотал охрипшим голосом:
— Ну, я пойду займусь делами.
— Как ты умеешь привлекать сердца, — прошептала Мария.
— Они такие славные ребята. Я горжусь ими.
— Ты очень добр к людям, — сказала Мария. — За то я и полюбила тебя.
Он обнял ее.
— А может, тебе лучше вернуться, дитя мое?
Она отстранилась от него и упрямо вздернула подбородок.
— Опять ты за свое. Я ведь тысячу раз говорила, что не оставлю тебя.
Он дотронулся губами до ее лба.
— Ну, ладно… Мне так хорошо с тобой, и все же…
— Молчи!