Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
Кзума вспомнил, как в первый раз танцевал этот танец. С Мейзи. На углу улицы. Под уличным фонарем.
— Пошли танцевать, — сказал он и взял Элизу за руку.
Теперь Мейзи пела. Голосок ее взлетал вверх над топотом ног и хлопками ладоней.
Кзума и Элиза вышли на середину круга, и Кзума стал жестами звать к себе Элизу, но она не шла. В ее отказе была боль, и тело дрожало, а лицо кривилось, так больно было ей отказывать ему.
Женщины громко выражали сочувствие. Мужчины подзадоривали Кзуму. А надо всем взлетал голос Мейзи. И боль
Кзума продолжал звать мягкими, молящими движениями, Элиза двинулась в его сторону. Один шажок. Два. Но дальше идти не могла. Танцевала на месте и, как ни старалась, ближе подойти к нему не могла.
Кзума удалялся, разочарованный и несчастный. И вдруг Элиза обрела свободу. Снова двинулась вперед. Манила руками, подзывала движением головы. А он не слышал. Был удрученный, несчастный.
Мужчины ему сочувствовали. Женщины подсказывали Элизе, чтобы звала громче.
Ритм танца стал напряженнее, настойчивее, быстрее. Она крутилась на месте. Молила руками. Понуждала головой. Приказывала ножками. Быстрее и быстрее. А он все удалялся, удрученный, несчастный.
Ритм Элизиного танца замедлился, стал тихим, томным.
Голос Мейзи стал тихим, томным.
Полузастенчиво, полужадно Элиза танцевала, пока не оказалась напротив него. И тогда, с любовью в каждой жилочке, предложила ему себя. Не просила. Не приказывала. Просто предложила. Вся его угнетенность испарилась. Они подтанцевали друг к другу и, взявшись за руки, закружились в торжествующем вихре победившей любви.
Танец кончился под оглушительный хор похвал. Элиза, запыхавшись, держалась за Кзуму.
— Нам пора уходить, — еле выдохнула она.
На прощание их щедро хлопали по спине.
Они зашли в комнату Кзумы, где он переоделся. Элиза обошла всю комнату и все потрогала.
Она проводила его до того места, куда они ходили в свой первый вечер. Тогда он ничего не знал про рудник. Шум Малайской слободы ослабел до далекого гула. Звезды горели, яркие и лучистые. Вдали вставали отвалы — темные призраки, тянущиеся к небу.
Кзума вспомнил, как был здесь с нею в первый раз. Он так хотел поцеловать ее, но она не далась. Как давно это было! Тогда он ничего не знал о руднике. Теперь он — старший рабочий и знает очень много. Почти все.
— Помнишь тот первый вечер? — спросила она.
— Да.
— Ты меня тогда не знал, но хотел поцеловать.
— Ты не далась.
— Я тебя боялась.
— А теперь?
— Теперь боюсь еще больше, потому что люблю.
— Иди домой, — сказал он.
— Хорошо.
Он крепко обнял ее, потом оттолкнул. И быстро зашагал по тропинке, выводящей на дорогу к руднику.
Обернулся, помахал. Элиза глядела ему вслед, пока бледное покрывало мрака не скрыло его. А тогда повернулась и медленно побрела в Малайскую слободу.
Глава одиннадцатая
В мозгу у него пела птица.
Он вернулся утром, когда бледное бесцветное солнце стояло уже высоко. Собирался пойти к Лии. Знал, что Элизы там еще нет, слишком рано. Но думал прийти и подождать ее, чтобы, вернувшись из школы, она его там застала. Огромная усталость, однако, загнала его в постель, а теперь пела птица.
Он опять крепко уснул, и голос птицы превратился в сон про Элизу, и вчерашний вечер, и праздник.
Ночью не то что днем. Время движется медленнее. Работать труднее. И не заснуть очень трудно.
Голос птицы вернулся, звучал назойливо, все ближе и ближе. Кзума застонал и перекатился на спину. Теперь к голосу птицы добавлялись другие звуки. Он пытался их прогнать, но они не уходили. Ветер и вода шумели и шумели в листьях и не давали закрыть глаза.
Голос птицы превратился в человеческий — кто-то напевал. Он открыл глаза и уставился в потолок. В комнате было светло. И не так холодно, как когда он вошел сюда утром.
Он вспомнил, что бросился на постель поверх одеяла. Теперь одеяло прикрывало его. И башмаки были сняты.
Он повернул голову. Посреди комнаты горел веселый теплый огонь. А свист в деревьях оказался шипеньем сковороды на огне. Но в комнате никого не было. Он ясно слышал, как кто-то напевал, а теперь — ничего.
Нет, вот опять. Это за дверью. Ближе и ближе. Дверь отворилась, и вошла Элиза с буханкой хлеба и несколькими пакетами.
Заметив, что он не спит, она перестала петь и улыбнулась. Кзума был потрясен, увидев ее здесь, и от этого почувствовал себя дураком. Он не ожидал, что она придет в эту комнату, разведет огонь, сготовит ему еду. Мейзи — да, пожалуй, но Элиза — нет, этого он никак не ждал.
Она сложила покупки на столик, бросила взгляд на сковородку, подошла и села на край кровати. Старая железная развалюха застонала. Элиза легонько поцеловала его.
— Спал хорошо?
Он кивнул. Просто не верилось, что эта женщина, которая пришла в его комнату, готовит ему еду и все так аккуратно прибрала — та же Элиза, которую он знал раньше. В глазах ее играл смех, как у Мейзи. И на него они смотрели мягко и тепло.
— Ты не рад мне, — сказала она.
— Что ты, что ты! Я просто не думал…
Она рассмеялась, зазвенели колокольчики.
— Не думал, что я приду на тебя поработать?
Кзума взял ее руку, разглядел ее и ответил:
— Да.
— Какой же ты бываешь дурак, Кзума!
Она дружески ткнула его в плечо, пошла к сковороде, перевернула бифштекс. Закипел чайник. Она заварила чай, нарезала хлеба.
— Можно подумать, — сказала она, глядя на него через плечо, — можно подумать, что ты в первый раз кого-то любишь.
— Может, и так.
— Это неправда!