Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
Шрифт:
— Может быть, за его шкуру все-таки хоть что-нибудь да выручите, — присоединился Иван Иваныч.
— Какого же тогда восхищения женщиной ждете вы от поэтов? — недоумевая, спросил Стрельцов. Надел очки и снова снял. — Вы даже, как я понимаю, осмеиваете чистый смысл — а не какую-то там пошлую трактовку! — самого слова «рыцарство».
— Средневековое рыцарство умерло навсегда, как стиль ампир или барокко в архитектуре. Нас восхищают и радуют теперь простые геометрические линии, только они создают и действительную красоту современного здания и позволяют строить так, что человеку удобно жить в новом доме. Не нужно нам рыцарство, нужна простота. Но простота, подобная дому-столбу из бетона, стекла и алюминия. Восхищаться женщиной подлинный
— Кажется, сегодня впервые я очень доволен, что я не женщина, — невнятно проговорил Стрельцов, совершенно подавленный бесплодной потерей времени.
Но Галина Викторовна расслышала.
— Пожалуйста! И где же ваше рыцарство? Вот видите, как я права!
— Простите! — сказал Стрельцов, понимая, что слова, им только что произнесенные, чрезвычайно больно укололи Галину Викторовну и что она ему эти слова не скоро простит.
— «Рыцарство»… — усмехнулась Лапик уже совсем обыкновенной, не модной улыбкой. — Если хотите, Василий Алексеевич, достойным образцом современного мужчины-рыцаря я назвала бы вашего Мухалатова. Он удивительно прям и прост. Даже известная его грубоватость, — Лапик нажала на слово «его», как бы противопоставляя стрельцовской грубости, — его грубоватость для женщины ни капельки не обидна. Если вернуться к образцам архитектуры, Мухалатов — новый дом из бетона, стекла и алюминия, без лишних завитушек, — взгляд на Стрельцова, — без лишних завитушек, весь из простых геометрических линий, но чрезвычайно светлый, просторный, удобный для жилья. Женщине с Мухалатовым…
Открылась дверь, в комнату вошла Елена Даниловна Жмурова, начальник главного управления и начальник над Галиной Викторовной.
В госкомитете все побаивались Жмурову. Подчиненные потому, что была она предельно строга и требовательна, терпеть не могла расхлябанности и неисполнительности. Равные ей по положению — потому, что на партийных собраниях или на заседаниях госкомитета Елена Даниловна рубила правду напрямую, всем говорила «ты», невзирая на лица, и если в ее присутствии разбирался чей-либо служебный промах, виновник его заранее мог считать себя печальным героем партийного или административного решения. Даже сам председатель госкомитета Федор Ильич Горин полушутя говаривал: «Елена Даниловна, вы уж, в случае чего, меня полегче как-нибудь. Боюсь — стенокардия…» Жмурова на это сухо отзывалась: «У меня тоже стенокардия, и волноваться во время выступлений мне запрещено. Так что же — смотреть на все сквозь пальцы? Или на больничном листке сидеть прикажешь?»
Она не любила шуток, не любила праздности, не признавала никаких объективных причин и побочных обстоятельств. Было известно, что однажды, допустив не так-то уж и грубую ошибку в деле, она сама себе, в буквальном смысле слова, выхлопотала строгий выговор. Где же тут потом было спорить с Евгенией Даниловной и рассчитывать на ее снисходительность!
Внешность Жмуровой тоже не слишком-то располагала к идиллическим с ней разговорам. Глубокого пенсионного возраста, Елена Даниловна была худа, угловата в плечах, с плоской грудью и той абсолютной сединой в волосах, которая носит уже слегка зеленоватый оттенок. Сухим, угловатым было и лицо Жмуровой. Резко очерченный большой нос казался перехваченным ниткой недалеко от кончика. Голос отрывистый и глуховатый, как у всех завзятых курильщиц.
В семейной жизни, когда-то еще в цветущих своих годах, Елена Даниловна «обожглась» и с тех пор потеряла интерес к мужчинам, не скрывая, что считает их всех сделанными на одну колодку. Очень плохую колодку! Но вместе с тем утверждала, что если и разбиваются всякие там любовные лодки, то в этом единственно виноватой бывает именно женщина: не на той лодочке, не по той реке и не к тому берегу поплыла. Руль-то ведь всегда у нее, а мужчина только так — на веслах.
Жмурова
— Ага! И они здесь. Кстати. Ты, Галина Викторовна, уже договорилась с ними?
— Да… В общем — да… Они согласны… — Лапик покраснела, страдающе бросила быстрый взгляд на Фендотова.
— Да… В общем — да, — выручая Галину Викторовну, Фендотов смог повторить лишь только эту формулировку.
— Молодцы, — одобрительно сказала Жмурова. — Не стали ломаться. Правильно поняли обстановку. Любое крупное открытие, изобретение и запоминается и звучит лучше, когда оно связано с определенным именем. Тормоз Матросова, котел Шухова, свечение Черенкова… Не будь у них предшественников и помощников, они бы тоже вряд ли вышли в гении. Играет целый самый первоклассный оркестр, а в афишах называют все-таки имя одно — дирижера. Пусть ваша новинка тоже так и зовется: «аккумулятор Мухалатова». Тем более что мы решили патентовать его за границей. А там любят человеческие имена, а не заводские аббревиатуры. Документ подготовлен?
— Да… да… — сказал Фендотов, чувствуя на себе все тот же страдающий взгляд Галины Викторовны. — Мы в принципе с товарищем Лапик обо всем уже переговорили. Но мне хотелось бы еще немного посоветоваться с Василием Алексеевичем. Вы позволите?
— Ну, вот это называется — «договорились»! — уже слегка сердясь, ответила Жмурова. — Советуйтесь. Да сразу, при мне. И так вы это дело достаточно затянули.
Стрельцов мотнул головой, как конь, которого хозяин вдруг ни с того ни с сего хлестнул поводом по морде. Он никак не мог привыкнуть к жесткой безапелляционности Жмуровой. «Позвольте, — захотелось крикнуть ему, — да я сейчас лишь впервые слышу об этом!» Но Фендотов не дал ему выговорить ни слова, подтолкнул локотком, дескать: «Да ты пойми, с нас как с гуся вода, а Галина Викторовна пострадать может. Потом разберемся». Поспешил сам:
— Признаюсь, Елена Даниловна, виноваты.
В конце концов какая беда от такого неопределенного признания? Зачем задираться там, где в этом нет никакой надобности? Зачем злить, раздражать начальство? И подводить милейшего «фельдкуратора» Галину Викторовну, которая, по-видимому, сперва забыла выполнить срочное поручение Жмуровой, а вызвав их сегодня именно для этого — заболталась…
— Ну что же вы не советуетесь? — Сердитость в голосе Жмуровой не прошла. — И что тут вообще неясного? Или сомнительного? Основная идея принадлежит Мухалатову, в работающий образец эту идею воплотил тоже главным образом он. И сам Мухалатов среди других — парень вполне приличный. Так ведь, Галина Викторовна? Ты все проверила?
— Безусловно! Отличный инженер, отличный человек. Знающий, открытый, прямой. Он много раз был у меня, подробно рассказывал, как у него возникла эта идея…
— Простите, и как же она возникла у Мухалатова? — не очень-то вежливо перебил Галину Викторовну Стрельцов. Сообщение Жмуровой и Лапик о том, что основная идея нового аккумулятора принадлежит Мухалатову, его ошеломило своей внезапностью.
— Н-ну… Архимед засунул руку в воду, Ньютон увидел падающее на землю яблоко, а Мухалатов потряс банку с горохом. Извините, вы что же, не знаете даже этого, Василий Алексеевич?
— А-а… Да… Нет, это я хорошо знаю, — сказал Стрельцов.
— Так в чем же тогда дело? — Еще на одну нотку сердитее спросила Жмурова. — Ты согласен? Или ты против? Ведь имя Мухалатова, присвоенное аккумулятору, не позорит тем самым ваш завод. Наоборот, в истории завода останется прекрасная страница с именем умного человека.
— Согласен полностью, — сказал Фендотов.
— А я не согласен, — вырвалось у Стрельцова. И снова, как конь, он мотнул головой. Он все еще не мог отделаться от щемящего чувства как-то враз захватившей его обиды и горечи.