Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Сартаков Сергей Венедиктович

Вот это все было за рамками Ликиной анкеты и автобиографии. И может быть, отражалось только в печально сложенных губах на маленькой фотографической карточке, приклеенной к анкете.

На завод ей устроиться помог Александр. Ехал как-то поздним загородным автобусом, почти пустым, и разговорился с кондукторшей. Немножечко дерзкой вначале и в то же время с каким-то очень усталым, отмеченным тяжелыми заботами лицом. «Сестренка больная, постельная, ухаживать некому. С завтрашнего дня увольняюсь. А когда и куда поступлю потом?» — доверительно ответила на вопрос Александра, чем она так озабочена. И Александр с такой же доверительностью дал ей служебный свой

телефон и обещал поговорить с начальством насчет работы, когда в этом будет нужда. Лика сказала, что ей хотелось бы устроиться наконец на постоянное место и в тепло, очень она боится простуды.

Позвонила Лика уже через две недели, объяснила, что сестре немного полегчало, что мама теперь и одна управится с нею и что сама она готова бы выйти на работу хоть сейчас. Очень трудно без заработка.

Потом они встретились несколько раз, и Лика ничего не скрыла от Александра, рассказала ему про всю свою горькую долю.

Маринич вскипел. Тут же отправился к ним на квартиру, застал Ликиного отца в сравнительно трезвом еще состоянии и припугнул его всем, что только пришло в голову: и милицией, и прокурором, и судом, и высылкой из Москвы. Наконец, видя, что для пьянчужки эти грозные слова и понятия — звук пустой, что пуган этим он уже, наверно, десятки раз и без толку, Александр мрачно, чеканя каждый слог, объявил ему: «Или займусь вами лично я». Категоричность заявления Маринича произвела впечатление, Петр Никанорыч вдруг подобрался: «Так я что же… Ну, не будем больше, если так…»

И кто знает, может быть, именно тогда впервые со всей отчетливостью шевельнулась у Александра мысль посвятить свою жизнь борьбе за справедливость, борьбе против всяческого негодяйства, а после — по-герценовски, вместе с Владимиром Мухалатовым, присягнуть в этом «перед лицом Москвы».

Главбух Андрей Семеныч долго чесал в затылке, не зная, что ответить на настойчивые просьбы Александра. Кандидатура-то предлагается с очень уж малым весом, опыта счетной работы совсем нет никакого. Но он был человек с добрым сердцем и все-таки согласился взять Лику. Картотетчицей с месячным испытательным сроком.

Выдержала она этот срок хорошо. А потом, когда штатная кассирша ушла в декретный отпуск, Александр убедил главбуха временно перевести на эту должность Лику. Работая кондуктором автобуса, она уже имела дело с деньгами. И все же хотя четыре-пять месяцев станет получать зарплату побольше, для нее это очень существенно.

Лика оправдала и новое назначение. Маринич гордился.

Сейчас она сидела напротив Маринича и вдохновенно наблюдала, как он передвигает косточки счетов по медным проволокам. Следила не только за косточками, сколько за движениями пальцев Александра. Он это чувствовал и оттого еще больше терял уверенность в правильности своих подсчетов. Когда его итоги не совпадали с выведенными в кассовом дневнике рукой Лики, Александр все равно сбрасывал косточки и вполголоса говорил: «Правильно!» Он знал — Лика не ошибется, Лика не подведет.

Был последний день месяца, и полагалось обревизовать кассу. По книге остаток наличности значился совсем небольшой. На последний день месяца, чтобы не портить качество баланса и не объясняться перед госбанком, старались не иметь в кассе значительных сумм. И за этим, по собственной инициативе, тоже следила Лика. К концу месяца она принимала подписанные чеки с осторожностью, расспрашивала Александра: «А успеем истратить наличные?» — и если это не удавалось сделать, брала от него распоряжение и тут же сдавала лишние деньги в банк. Такой дотошностью, несмотря

на свой большой стаж, не обладала ушедшая в декрет кассирша. И Маринич уже несколько раз намекал главбуху Андрею Семенычу, что не худо было бы Пахомову вообще оставить на этой должности, а ту кассиршу «потом» перевести на картотеку.

— Семь рублей шестнадцать копеек… Молодец, Лика! — похвалил Маринич девушку, завершая подсчеты. — Опять красивый будет у нас по этому счету баланс. Так бы и по всем позициям.

— Подотчетники мучают, тянут? — вздохнула Лика. Она знала и это. — А кассу, Саша, пойдете снимать?

Он отказался. Зачем же? Такие пустяки: семь рублей… И вообще он полностью ей доверяет. Взял авторучку и расчеркнулся в журнале. Но Лика все равно не уходила. Сидела и смотрела, как Александр взялся за какую-то другую работу, как снова забегала его рука над счетами, перебрасывая желтенькие косточки. Ей почему-то очень нравилось глядеть на руки Маринича.

— Можно?

Вошел Власенков, один из младших сотрудников лаборатории, которой заведовал Мухалатов. Он ездил в Ленинград добывать какие-то особенные приборы. На его командировочном удостоверении размашистым почерком Мухалатова было написано: «Задание выполнено. Прошу командировку продлить». И ниже резолюция Фендотова: «Командировка продлена до 29 мая».

На ловца и зверь бежит: явился подотчетник. Очень хорошо, вовремя. Александр повертел командировочное удостоверение, железнодорожные билеты, счет гостиницы, пришитые нитками к заполненному бланку авансового отчета. Все в полном порядке.

— Спасибо, товарищ Власенков! — сказал он. И принялся тут же проверять правильность расчетов по начислению суточных и квартирных. — Да вы садитесь. Понравился Ленинград? Хороший город! А чего это вам к шести дням еще шесть дней добавили?

— Город хороший, да посмотреть на него и за двенадцать-то дней было некогда, носился как черт из конца в конец. Ломал рогатки, давил из бюрократов цикорию. Издержался: такси, ресторан, за гостиницу платил в сутки три рубля, а вы только по рубль восемьдесят две принимаете. Грабеж все-таки это, товарищи бухгалтера! — сердито сказал Власенков. И крупные, толстые губы у него презрительно перекосились. — Теперь на полмесяца, по существу, остался я без зарплаты. Вам-то что: дебет-кредит, будь здоров!

— Ничего не поделаешь, для всех так, такая норма. Это не от нас, от Министерства финансов зависит, — не обращая внимания на грубый тон Власенкова и как бы извиняясь перед ним, сказал Маринич.

Он привык уже, что чуть ли не каждый подотчетник, возвращаясь из командировки, ругает его самыми злыми словами. И все за неполную оплату гостиниц, за неоплату постельного белья в мягком вагоне, комиссионных при покупке билета в кассах городских станций. Действительно, почему это так? Почему, если разрешен проезд в мягком вагоне, человек должен спать в нем без простынь и одеяла? Почему человек должен покупать билет на вокзале за несколько часов до отхода поезда, рискуя вообще не попасть на него? Или — плати, плати свои денежки.

— Законники! — между тем продолжал издеваться Власенков. — Самих бы вас погонять по командировкам…

У Маринича зачесался язык ответить Власенкову такой же грубостью, но он все же сдержал себя. Нет ничего более унизительного, как ввязываться в перебранку с горлопанами. Никакой логикой их не убедишь, а тем более не перекричишь. Есть у них еще и такой испытанный прием. Вдруг остановиться и убивающе-тихим голосом строго спросить: «Да вы что на меня орете? Хулиган!» И как на это ответишь…