Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот
Шрифт:
«Такому хаму прощать? — изумленно сказала Лика. И вскочила, оскаливая зубки. — Да я его увижу, глаза ему выцарапаю! Это он «осознал»! Он порвал документы «в раздражении»! Да я ему…»
И потом, выйдя из прокуратуры, Лика так много раз повторяла свои угрозы, что Александр шутливо предупредил ее: «Гляди, сама тогда попадешь в обвиняемые!»
Не случилось ли так, что Лика в субботу, уже по возвращении из банка, где-то встретилась с Власенковым и выпалила ему свои злые, но справедливые слова прямо в лицо? А тот конечно же ответил ей оскорблениями! Ну что другое так еще могло бы расстроить девушку? Маринич готов был в этот же вечер навестить ее, но как раз пришла с дежурства мать, заговорились — именно об этом, — и время наступило
Лика, такая же расстроенная, как и в субботу, со следами слез на глазах и плохо подкрашенными ресничками, появилась у причала как раз в тот момент, когда готовились убирать трап, а Маринич уже сбежал с теплохода на берег.
Теперь они бродили по палубе, с теневой наветренной стороны, где меньше было народу, и разговаривали, не зная о чем. Каждый хотел и ожидал от другого взаимной и полной откровенности, а решиться на это, особенно Лике, было не просто. Когда она первый раз, в автобусе, открыла всю душу свою Александру, тогда ей совсем незнакомому, сделать это было не трудно, разговор с чужим — все равно что разговор с самим собой. А теперь…
Но тем не менее, слово за слово, круг за кругом по палубе, Мариничу стало ясно: действительно, была у Лики и неприятная стычка с Власенковым, и действительно, буйствует снова Петр Никанорыч. Власенков мало того что первый налетел на Лику и изругал совершенно бесстыдными словами, он назвал ее еще и подлой провокаторшей, шептуньей, которая без всякой для себя нужды обратила внимание бухгалтера на железнодорожные билеты. А Петр Никанорыч в кровь избил Веру Захаровну, она кое-как дотащилась до автомата и позвонила на завод в тот момент, когда Лика уже закрывала кассу, готовясь ехать в банк за зарплатой. На обратном пути Лика попросила шофера завернуть к ним на минуту. Вбежала в комнату…
— Саша, хотя и родной отец он мне, но зверь он или человек? — говорила Лика и сглатывала слезы. — Сестренка с приступом лежит, мама вся забинтованная, ногу волочит, так избита, а папа за столом, в обнимку с бутылкой, поет себе: «Траля! Ля-ля-ля-ляй!..»
И все же, сверх перепалки с Власенковым и сверх отчаянного положения у себя в доме, еще что-то сковывало Лику, наполняло тревогой. И это, третье, Александр никак не мог разгадать.
Они проходили мимо двери, ведущей в буфет. Дверь стояла распахнутой настежь, аппетитно позванивали стаканы, и доносились веселые, возбужденные голоса. Лика вдруг сказала с ожесточением:
— Саша, давайте и мы зайдем, тоже выпьем! Мне хочется.
Она пробилась к буфетной стойке впереди Александра. По ее заказу были налиты два больших фужера шампанского, и, как ни протестовал Александр, Лика не позволила ему заплатить.
— Это я вас позвала и угощаю. Иначе даже пить не стану, выплесну за окно!
Заметно было, что Лика нарочито подбадривает, взвинчивает себя, пытается искусственно сбросить ту связанность, которая почему-то все время одолевает ее. Она первая подняла свой фужер, чуточку полюбовалась на бегущие по стеклу пузырьки и выпила длинным глотком до дна, как воду. Выпила и закашлялась. На щеках, на шее проступили горячие красные пятна. Лика распахнула воротник заношенного пыльника. Открылась двойная низка желтых бус. Лика ухватилась за нее, скомкала в горсточке, преодолевая глубокий сильный кашель.
— Ой, чуть не порвала свои новые янтари! — сказала она, посмеиваясь сквозь слезинки и глубоко переводя дыхание. Шагнула снова к буфетной стойке. — Лариса, налей еще!
— Лика! — с упреком остановил ее Александр.
Она беспечно отмахнулась, бросила на прилавок деньги.
— А! Хоть раз в жизни. Все равно. Пить так пить. Я угощаю…
— Правильно, Ликочка: пить так пить! Но только угощаю я.
Сильно навеселе, между
Мухалатов потащил Маринича за собой.
— Виноват, Ликочка, у меня к нему несколько вопросов.
Он увел Александра в самый нос теплохода, пьяно перегнулся через перила и, поплевывая в широкие пенные усы, расходящиеся в стороны от быстро скользящего по каналу судна, заговорил с недоброй ленивостью в голосе:
— Сашка, вот тебе вопрос первый. Почему не поехала Римма? — И не стал ждать, сам ответил: — Потому что не поехал и супруг Галины Викторовны Лапик. А дальше — цепная реакция. Логично и убедительно? Ну, а Василий Алексеевич именно этой параллелью подкрепил мне свои разъяснения. Фендотов, дескать, тоже поехал один. Вопрос второй. Как должен это расценить я? Наплевать на Римму или наплевать на Василия Алексеевича? Третьего не дано. Римма, конечно, не маленькая, за руку папа не водит девочку уже давно, а факт остается фактом: она могла бы поехать, но не поехала. Снова спрашиваю: почему? Тебе это известно, Александр Иванович? — Он вяло покрутил головой. — Тогда я вообще плевал на все! Вопрос третий. Где тут можно принять душ? Сегодня я обязательно и еще пить буду, а голова у меня уже как компас: стрелка одним концом показывает только на север, другим — на юг, а где расположены прочие части света, ей совершенно не важно. И вопрос последний. Василий Алексеевич Стрельцов на севере сейчас или на юге?
Не слушая Александра, Мухалатов снова потащил его за собой. Шел и спрашивал на пути чуть не каждого встречного, где на теплоходе можно принять душ. Маринич убеждал Владимира: душ принять, а потом лечь и выспаться. Не надо себя настраивать против Стрельцова и вообще не надо пить. Напоминал Владимиру, что он никогда ведь особым пристрастием к спиртному не отличался. Чего ради он себя горячит?
Мухалатов отмахивался:
— Ты что, думаешь, я сейчас уже очень пьян? Или хочу сегодня напиться до безобразия? Шалишь! Плохо ты знаешь Володьку. Интересуешься, почему же я тогда стремлюсь в душ, а потом снова пить собираюсь? Мне необходимо иметь состояние духа, точно отвечающее моим расчетам. Состояние вроде второй космической скорости, как раз достаточной, чтобы преодолеть земное тяготение и выйти на круговую околосолнечную орбиту, но не улететь совсем В безграничные просторы вселенной. Вот так. А Василий Алексеевич Стрельцов интересует меня ровно настолько, насколько я интересую Римму Васильевну Стрельцову.
И скрылся за дверью душевой.
Досадуя, что не сумел и не успел убедить Владимира в ненужности его затеи насчет «второй космической скорости», Маринич по нескольку раз обошел и верхнюю и нижнюю палубы. Заглядывал в буфет, в музыкальный салон, во многие каюты, поднялся даже на капитанский мостик — Лики нигде не было. Куда она исчезла? Буквально как в воду канула!
Крутые берега канала, поросшие травой и мелким тальником, быстро убегали назад. Тут и там неподвижно сидели рыбаки с бамбуковыми удилищами в руках. Они провожали теплоход сердитыми взглядами: «Черти, пугают рыбу!» И Александру подумалось: куда спокойнее было бы этим рыбакам сидеть дома, закинув удочки в ведра с водой. Там теплоходы не помешали бы, а результат — такой же.
Еще он подумал, что день удивительно хорош, тихий, теплый, солнечный, всем весело, а Лика печальная. Чего-то она все же недоговаривает. Почему? И что именно?
Наискосок от него под тентом, за столиком, где можно было и коньячку заказать и как следует подкрепиться горячими сосисками, расположились Фендотов, Стрельцов и Лапик. Все радости выходного дня, все его солнце, тепло и свет лежали на лицах Ивана Иваныча и Галины Викторовны. Стрельцов был как-то ко всему безразличен. Казалось, он сидит здесь по обязанности.