Город и его ненадежные стены

Мураками Харуки

— Звонок! — крикнул помощник режиссера. — Сережа, скоро твой выход.

Пора.

Я сделал глубокий вдох.

В конечном итоге актер не должен жаловаться на лишения. У меня есть сцена, пусть и не первого театра, но я могу выступать. И как бы не было сейчас тяжело и… унизительно. Эх, все образуется. Когда-нибудь и на моей улице будет праздник, а обо мне узнает весь мир.

И это должно случится совсем скоро. Вот прям чувствую. Я не хотел спугнуть удачу, но знакомый и весьма известный режиссер кое-чего обещал. Один очень крупный проект. Огромный

бюджет, исчисляемый семью нулями. В котором снимутся яркие звезды. И я. Это наверняка поменяет вектор моей судьбы на сто восемьдесят градусов. Меня будут узнавать и приглашать в другие проекты.

Всего лишь один последний спектакль. И потом — новая жизнь. Я в это верю всем сердцем.

Я миновал темный коридор, остановился за кулисами, всматриваясь на сцену и пытаясь понять, когда мне выходить.

Зал погрузился в полумрак, и на сцене зажглись два прожектора, высвечивая фигурку Виктории Борисовны. Она была вся в черном, с огромными усиками из проволоки, и, будто этого было мало, жирными усищами, нарисованными гримом. В завершение всего, я бы сказал, жутковатой вишенкой на торте были её ужасно страшные, но, безусловно, милые глаза.

Одного режиссёр не учёл — заслуженную артистку не спрятать за гримом. И потому Виктория Борисовна вышагивала по сцене важно, тряся лапками-палочками, выдавая с интонацией Ивана Грозного:

— Я козявочка, вот моя справочка! — и повторила, делая акцент на последнем слове, придавая ему такой значимости, что все дети невольно уставились на бумажку в ее руках: — Справочка!

«Уже с утра приняла», — понял я, выскакивая на сцену.

— Муха, Муха, Цокотуха, Позолоченное брюхо! Я купил для ней калоши, Чтобы не промокли ножки…

И я играл. Вкладывал душу. Отдавался своей роли как самой главной и единственной. Погружался в нее полностью, как учили преподаватели в мастерской.

Дети в зале так и замерли, затаив дыхание. Я вкладывал в каждую фразу всю свою энергию, жил ролью, пусть и была она такой маленькой и нелепой.

Следом за мной, обдавая всех крепким перегаром, на сцену вышел Константин Валерьянович в роли блохи. Он видимо был с утра в гримерке у Виктории Борисовны, потому что ничего сказать толком уже не смог и лишь мычал. Но как мычал! Вон, сколько экспрессии в звуках, сколько боли и нерва! Настоящий актер!

— М-м-мы-ф-ф!

Я подскочил к козявочке, чтобы начать диалог. Но вдруг почувствовал, как что-то в груди неприятно кольнуло. И в ту же секунду резкая простреливающая боль не дала даже вздоха сделать, все схватило внутри. Я едва не закричал от боли. Только невероятным усилием воли заставил себя смолчать.

— Сам Тараканище! — воскликнула Виктория Борисовна, напоминая, что сейчас мне нужно начать диалог.

Пошатываясь, я глянул на нее, едва не завалившись навзничь. Она смотрела на меня с удивлением и тревогой. Видимо видок у меня был еще тот, потому что она одними губами прошептала:

— С тобой все в порядке?

Попытался кивнуть, но нет. Со мной все было не в порядке. Такого раньше я никогда не испытывал и потому

сейчас пытался разобраться что же происходит. Заминку мою невероятно профессионально отвел Константин Валерьянович

— М-м-мы-ф-ф! М-м-м-ы-ы-ф-ф! — с надрывом промычал он и расстелился посреди сцены, чем сильно позабавил детей.

— Уходи! Уходи! — вновь одними губами прошептала Виктория Борисовна, и я понял, что нужно прислушаться к совету человека, который провел на сцене более пятидесяти лет.

Но уйти уже не смог. Вновь острая боль пронзила меня, и я не сдержался, надсадно выдохнул — так, словно выхватил тяжелый удар под дых.

А потом перед глазами все начало плыть и стягиваться серым туманом. Я не понял, как оказался на полу. Боль уже поглотила меня всего, лишая сил. Так я и лежал посреди пыльной сцены — ни встать, ни уползти, — потонув в этой боли.

Ко мне подскочила Виктория Борисовна, расстегнула костюм, давая немного воздуха.

Константин Валерьянович так и мычал. Вот он настоящий актёр, отыгрывает до конца. Что бы не произошло, шоу должно продолжаться.

— Сергей! Что с тобой? — увидел над собой размалеванное лицо «Козявочки».

Если бы я знал…

Впрочем, догадывался. Вспомнились слова доктора, который очень давно, еще в детстве, говорил мне какие-то странные слова о том, что у меня в анамнезе и наследственности есть проблемы с сердцем и что нужно бы следить за этим. Но что эти слова? Пустые звуки. Я хотел на сцену, я должен был играть, а не лежать в больницах!

Темнота становилась всё гуще, скрыв даже Викторию Борисовну. Она поглощала меня все больше и больше. За мгновение до того, как умереть, я с сожалением подумал о том, что мир обо мне все же уже никогда не успеет узнать… А ещё жалко было детей. Кажется, спектакль они не досмотрят.

* * *

— Акиро, ты в порядке?

— Что? Кто?

Я открыл глаза. Неприятный аммиачный запах заставил меня сморщиться и отстраниться от источника вони.

— Чего это?

Я глянул на вату, которую держал в руках какой-то незнакомый мне человек. Нашатырным спиртом в сознание меня привели? Кажется, так.

Сердце уже не болело. Видимо у нашатыря есть чудодейственные свойства.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил меня незнакомец.

А как я себя чувствовал? Я прислушался к себе. Очень странно. Вроде бы и хорошо, но в голове гудит. Похоже, сильно приложился, когда падал.

— Что случилось? — я огляделся. Вокруг меня собрались абсолютно незнакомые мне люди. Причем какие-то азиаты. В тюз набрали гастарбайтеров? Или это бригада скорой помощи… Правда халатов им не выдали.

Набрал полную грудь воздуха, окинул помещение глазами.

А где это я?

Место было незнакомым.

Вокруг осветительные приборы, монтажные рамы, камеры, декорации. Что-то я не помню такой дорогущей техники в нашем театре. Но я явно не в больнице. Может, в кладовую меня притащили со спектакля?