Город мертвецов и другие истории (сборник)
Шрифт:
Но ведь она слышала это и не отреагировала, как обычный человек отреагировал бы. И что-то это должно было означать.
Говорят, что когда ты не спишь долгое время, мозг не расслабляется, а, наоборот, начинает понемногу усиливать свое воздействие, но, тело не автомобиль, его невозможно гнать от заправки к заправке без длительной остановки. И, опять же по слухам, сердце не справляется с нагрузкой, что требует мозг для подпитки своих возможностей. Неужели на какое-то время я попал в такое состояние своего разума, где мой мозг, на пике своих возможностей, дал мне осознание чего-то неизведанного ранее?!
О, черт, не может быть, что я снова начинаю верить
Именно так, в сумасшествии от ожидания, и прошел день. Как только солнце провалилось за горизонт, что в городе происходит гораздо раньше, из-за искусственно приподнятой линии заката, я направился к месту встречи. Моя квартира находилась в северной части города, что я принял за удачу, ведь я мог пройтись до шоссе по свежему воздуху, чтобы проветрить мысли, а это было мне очень необходимо.
Я шел по темным переулкам, стараясь избегать неоновых огней и придорожных фонарей. Что-то было в них сегодня нехорошее. Улицы были непривычно пусты, а весь бутафорский свет стал зловещим, словно лампа от насекомых. Но я не собирался становиться глупым мотыльком, что безвольно летит на губительный свет. Сегодня вечером я дышал воздухом темноты.
Высокие дома остались позади, сменившись на двухэтажные дома и прочие приземистые развалюхи, которые по доброй традиции располагаются на окраинах. И, в один прекрасный момент, все вокруг исчезло, сменившись лишь темнотой по обе стороны от меня и одинокими автомобилями, изредка мельтешащими на шоссе впереди. Фонари на столбах горели далеко не все, обозначая своим светом причудливый шифр или играя в чехарду. Лампы мигали, а тень прыгала то к одному столбу, то к другому.
Пока я шел, глядя вверх, и был ослеплен искусственными светилами, то совсем не заметил, как вдали показался девичий силуэт. Мои глаза видели тьму не настоящую, полную неверных фигур, разноцветных, как если бы мир вокруг был рисунком ребенка на темной бумаге. Когда я опустил глаза, сквозь радужную феерию проступило видение той, кого я ждал.
В свете уличных фонарей ее одежда – воздушное платье темно-синего цвета, но в ночи превратившееся в воздушный сгусток темноты, прямо поверх которого грубыми чертами ложилась черная кожаная куртка; весь этот наряд контрастировал с бледным лицом, которое будто сильнее насыщалось лунным светом.
Когда она подошла ко мне, к горлу подступил комок. Я снова подловил себя на мысли, что она не могла похвастаться какой-то волшебной красотой, однако ее внешность определенно обладала противоположным моему полюсу магнетизмом – так сильно меня влекла ее грустная улыбка, ее большие синие глаза, ее тонкая и изящная шея, и ключицы, приоткрытые воротом куртки.
И, конечно же, волосы, представшие передо мной во всей красе. С распущенными волосами моя спутница выглядело так по-настоящему, так живо, что когда легкий ветерок отрывал ее лишь едва заметные в ночной феерии локоны, я чувствовал их движение каждым биением сердца, каждым вдохом.
Мы шли вдоль дороги прочь из города, и все дальше, даже когда исчезли последние заправки, редкие фонари перестали освещать наш путь и мир вокруг погрузился во мрак, лишь иногда рассекаемый лучами света от появляющейся, или вновь исчезающей за невидимыми облаками, луны.
Не понимая, зачем это делаю, я рассказывал спутнице о своей жизни. Держались за руки, это придавало мне уверенности в себе, что делала мой голос тверже, и, не считая шагов, наш путь становился все длиннее с каждым лишним метром моего повествования.
Слушая ее молчание, я становился более раскрепощенным. Может быть, я подсознательно боялся, что
С каждым шагом я чувствовал, как мне становится все легче, жизнь снова обретает важность, а интерес к ней заставляет мое сердце биться быстрее. С каждым словом я понимал, что именно это и есть любовь – непонятная и бурная. Никогда раньше я не был уверен в том, что завтрашний день будет лучше предыдущего.
Мы дошли до знака, что сообщал о десятикилометровом рубеже, и моя спутница остановилась. Всю дорогу она молчала, но я чувствовал ее по сбивчивому дыханию, по дрожанию ладони, когда я рассказывал о самом сокровенном, чего не знал никто, даже мой дядя, ставший кем-то даже лучшим, чем просто приемный отец. В некоторые моменты я останавливал повествование, чтобы вдохнуть побольше воздуха, и я слышал громкое и частое биение ее сердца, она принимала груз моей жизни на себя.
А сейчас она остановилась и посмотрела на меня. В ее глазах я видел отражение собственного лица, освещенного лунным светом, – такое маленькое и искаженное – такое же, как и моя важность перед вопросом, что я боялся произнести вслух.
Она положила свободную руку мне на грудь и спросила:
– Что ты почувствовал, когда понял, что твой отец мертв?
– Боль… и отчаяние, – произнес я, подумав лишь пару мгновений.
– И все? – ее голос был тихим, но пытливым, погружающимся в самые далекие уголки мозга, где он звучал эхом, будто приказ. – Неужели не было легкости и свободы, чувства освобождения или отмщения за человека, которого так любил?
Я боялся ее слов. В ночи она вела себя совсем иначе, уверенно и твердо вопрошала об ужасных вещах.
– Почему ты спрашиваешь? – спросил я.
И она рассказала.
Она не помнила своего отца. Он был спортсменом, культуристом, всегда заботился о здоровом образе жизни. И умер в возрасте тридцати двух лет, через три года после рождения единственной дочери, от рака кожи. Тогда, в маленьком городке, мало кто знал об этом заболевании, и маленькую девочку с матерью вежливо, но настойчиво, попросили перебраться на окраину, где город граничит с лесом. Все не было бы так плохо, но врожденная непереносимость солнечного света оказалась единственным наследием отца для маленькой девочки.
Мать, любящая, но чрезвычайно сильно опекающая своего ребенка, запрещала ей выходить на улицу даже в пасмурную погоду. Девочка росла в четырех стенах, зная о том, что происходит вокруг лишь из книжек, ставшими для нее настоящим атласом в окружающем мире. Выдумка сливалась с реальностью, картинки оживали в ее глазах, как по волшебству, а стоило отвлечься от чтения, как вокруг оставалась лишь вечно больная от работы мать. И жгучее солнце, которое играло с маленькой девочкой, звало на волю, она словно слышала его, но, каждый раз, нещадно наказывало, стоило лишь взглянуть на ярко освещенную поверхность, не говоря уже о выходе на свежий воздух. А зимой, на окраине города, когда снег ложился ровным белым полотном, и солнце насмешливо зажигало каждую снежинку в этом бесконечном поле, заставляя глаза слепнуть, девочка пряталась в подвале, и тогда тени вокруг оживали под слабыми лучами масляной лампы.