Город (сборник)
Шрифт:
– У нее красивые глаза, – гнул я свое, следуя за ним, – синие и одновременно лиловые.
– Девушки в этих глупых сапогах гоу-гоу, мини-юбках, эти странные танцы, ватузи, фруг. Что это за танец – фруг? Почему больше никто не танцует фокстрот? Это все их план, «Билдербергеров».
Он поставил ведра на пол, поднялся по пандусу, чтобы отпереть дверь.
– Как я понимаю, она снимает квартиру на шестом этаже.
Повернув барашек врезного замка, он открыл дверь, похоже, удивился, увидев, что дождь льет как из ведра.
– Нет смысла выходить из дома в такую погоду. Отстой подождет. Это всего лишь отстой. – Он закрыл дверь, запер на замок, повернулся ко мне: – Рак легких
– О красивой женщине из квартиры 6-В.
27
Эдвард Р. Мурроу/Edward R. Murrow (настоящее имя Эгберт Роскоу Мурроу/Egbert Roscoe Murrow, 1908–1965) – известный американский журналист, радио– и телекомментатор.
Увидев ее спальник и большую сумку, при отсутствии мебели и другого багажа, я подумал, что она, возможно, заселилась без ведома владельца, вскрыв замок, с тем чтобы жить, пока кто-то не попросил бы ее на выход. Конечно, не выглядела она человеком, который самовольно вселяется в пустующие квартиры – слишком красивая, – но кто знает? А когда она пригрозила мне расправой, если я кому-то о ней расскажу, мои подозрения только усилились.
Но мистер Смоллер их тут же развеял.
– Ты думаешь, она красивая?
– Да, конечно, и очень.
– А по-моему, нет. В лучшем случае хорошенькая. А с таким ледяным взглядом ее и хорошенькой, пожалуй, не назовешь. Та еще штучка.
Я понимал, о чем он. Но его ответ вызвал недоумение.
– Но тогда почему вы сдали ей квартиру?
Спускаясь по пандусу, он напоминал мне добродушного тролля из книги, которую я недавно прочитал. Ту часть головы, которая еще не облысела, покрывали короткие жесткие вьющиеся волосы, эдакие стальные завитки.
– Сынок, я не занимаюсь сдачей квартир. Агенты по найму жилья работают в центре города, где корпоративные ублюдки получают большие деньги за ковыряние в носу. – Он остановился у ведер, оглядел их, решил оставить у пандуса, направился к бойлерам. – Компания с черным сердцем владеет, наверное, сотней таких хибар. Я всего лишь человек, который не платит за жилье, собирает с бедных арендную плату и гоняет тараканов, которые хотят тоже жить здесь забесплатно.
– Как ее зовут? – спросил я, не отставая от него.
– Ева Адамс.
– Вы уверены?
– Так мне сказали. А настоящая фамилия может быть и Франкенштейн. Меня это не касается. Она не арендатор. Живет бесплатно, так же, как я, но только два месяца. За это время обдерет все обои в квартире 6-В, снимет потрескавшийся линолеум, покрасит стены. Она переезжает с места на место, выполняя эти работы. Каждый находит свой способ устроиться в этом суровом мире.
– Не выглядит она, как Ева Адамс, – изрек я, когда он поднял ящик с инструментами, стоявший у бойлера.
– Правда? И как должна выглядеть Ева Адамс?
– Не так, как эта женщина. Ей подходит более красивое имя.
Смоллер посмотрел на меня, поставил ящик с инструментами на пол, присел, чтобы мы оказались лицом к лицу.
– Мальчики иногда влюбляются. Я влюбился в свою учительницу во втором классе. Не в ее внешность, а в нее. Рассчитывал, что она подождет, пока я вырасту, после чего мы будем жить долго и счастливо.
Я не влюблялся в Фиону Кэссиди – или в Еву Адамс, – которая, по моему разумению, была маньячкой, а то и ведьмой. Но по двум причинам решил не делиться этим с мистером Смоллером. Во-первых, меня порадовала его забота о моем сердце, и он мог расстроиться, если бы его искренний совет оказался лишним. Во-вторых, и это куда важней, я не хотел, чтобы он дал ей знать, что я интересовался ее особой. Она любила резать. Меня не устраивала перспектива попасть под ее нож. Предположение Смоллера, что я влюбился в нее, предоставило мне возможность слезно просить его о том, чтобы он не рассказывал ей о моей влюбленности.
Мистер Смоллер поклялся сохранить мой секрет, а я пообещал следовать его совету. Нашу договоренность мы скрепили рукопожатием: двое мужчин разных поколений, но, тем не менее, осознающих, что романтика опасна и нет большей печали, чем страдания от неразделенной любви.
Выпрямившись в полный рост – под раскаты грома и сполохи молний, отражающиеся в грязных окнах под потолком, – мистер Смоллер сменил роль отца-советчика на более привычную: параноического техника-смотрителя.
– Пора приниматься за работу, хотя какой в этом смысл, если мы собираемся сбросить атомную бомбу на русских, а им не терпится сбросить ее на нас. Война здесь, война там, преступность везде, и однако всем наплевать на все, за исключением «Битлов», и какого-то парня, который рисует огромные банки с супом и продает как явления искусства, и этой кинозвезды, и той кинозвезды. Мир – дурдом. Везде безумие. Везде страхи. Везде…
– …эти «Билдербергеры», – вставил я.
– Золотые слова, – согласился мистер Смоллер.
Поскольку идти в общественный центр под проливным дождем совершенно не хотелось, мне следовало спуститься на второй этаж, позвонить в дверь миссис Лоренцо и присоединиться к деткам, которые находились на ее попечении. Когда мама работала, мое пребывание в нашей квартире в одиночестве ограничивалось несколькими минутами. Для мальчика моего возраста я ко всему относился очень ответственно и не давал маме причин волноваться из-за того, что начну играть спичками и сожгу весь дом. Тем не менее Бледсоу в ней было куда больше, чем Керка, а Бледсоу не оставляли маленьких детей одних на длительные промежутки времени, чтобы у них не возникало желания набедокурить и попасть в беду.
Полвека спустя я лучше, чем в тот день, понимаю мой потенциал по части набедокурить. Несмотря на все неприятности, которые выпали на мою долю, теперь, в далеком будущем, мне остается только удивляться, что я сумел так легко отделаться.
Я знал, что правила, установленные моей мамой, не терпят каких-либо толкований вроде тех, к которым прибегают адвокаты, пытаясь найти в законе лазейки для своих обвиняемых в преступлении клиентов. Мама говорила просто и ясно, так что мне оставалась только выполнять ее наказы. Оставив мистера Смоллера с его бормотанием в подвале, я убедил себя, что запрет на пребывание в квартире в одиночестве дольше нескольких минут не распространяется на дом, то есть я мог бродить по нему часами, словно мама одобрила бы мое намерение шпионить за кем-то из наших соседей.