Город. Хроника осады
Шрифт:
Жаль. Пулеметы у колбасников отменные. Будь у Швецова хоть пару на роту ... Эх, что уж жалеть теперь – поздно. Парковый бой отлично показал — картечница пулемету не ровня. И перегревается, и темп не тот. Да и трудно одновременно наводить и вертеть ручку.
— Зато, – солдат, поднатужившись, поднимает ящик и трясет загромыхавшее содержимое, – патроны целехонькие. Два полных и один початый.
– Хорошо, – сдержанно кивает Швецов, хотя сердце подпрыгивает. Каждая горсть для гарнизона за счастье. — Грузите все и поторопитесь. Нам нельзя задерживаться.
Мимо то и дело пробегают
— Этот еще дышит!
– - один из драгун размахивает руками и указывает вниз. В траве видна изодранная в пропалинах республиканская форма. Слабо шевелятся конечности.
С раненными готами обходятся без церемоний. Удар штыком и в преисподнюю. Но быстро и без сопровождающихся издевательств. Зная норов командира и моду вешать после непродолжительных разбирательств, желающих испытать судьбу не находится. Тяга обзавестись трофеями в виде ушей перекрывает перспектива болтаться на веревке.
Пронзительный и возмущенный женский крик заставляет отвлечься. Низкорослая Алена, взобравшись на танк, словно какой-то революционер, орет по чем свет на взрослых мужчин. Подкрепляя аргументы кабацким диалектом, та норовит разогнать свору механиков.
Опираясь о выступы, Швецов молодецки вскакивает на броню.
– Ну, как там дела? – спрашивает, пытаясь рассмотреть что-то в открытом отсеке.
Изнутри доносится брань.
– Ну кто там опять? Я же сказала! – гневная, будто рассерженная кошка, Алена выныривает из танка. При этом неудачно стукается лбом о металл. – Ой. Это вы вашбродь.
И потирая ушибленный лоб, кокетливо ухмыляется, воззрев на барона большие глазищи. Красивая девушка, если бы не въевшаяся в кожу грязь да криво обскобленные волосы, закрывающие пол лица. Уличный заморыш, а не гордость армии и элита общества.
– По делу пожалуйста, – с нажимом говорит Швецов.
– Да какое тут дело, – Алена сдувает прядь с глаз и только сейчас догадывается повязать косынку. – Все перебито. Кристаллы в двигателе и так старые, он в принципе не должен ездить. Может магия в Ольхово и ожила, но отмершие минералы не воскресит.
Швецов молчит и дергает раздраженно щекой. Хотя особо и не надеялся. Куда уж, после такого попадания, слава Богу экипаж жив. Но единственный в городе танк превращен в постамент. Маги и бойцы с крепостными ружьями хоть по десять танков в день сожгут, для Республики не потеря. А без работающей брони как-то тоскливо теперь.
– Но уничтожить то сможешь? ... Действуй тогда.
Пусть старые, пусть не работающие, но отдавать колбасникам магические технологии нельзя. Если волшебство и правда возвращается, быть может не все потерянно. Даже через целое поколение, но знания старины позволят Симерии
Спрыгивая, Алексей замечает майора Максима. Начальник штаба как раз беседует с уходящими солдатами. Рота Бульбаша, вернее куцые остатки. Драгуны, добровольцы, все в спешке покидают окраины. День и ночь защитникам довелось почувствовать тяжесть готского парового катка. Люди едва волочат ноги, многих приходятся выносить на найденных в домах простынях. Грязные, уставшие. Какая уж победа. Швецов смотрит в глаза бредущим бойцам и видит побитых, плешивых собак. У одного сапога нет. Другой опирается на винтовку, как костыль, подтягивая перебинтованную ногу.
Сам ротмистр ранен, но жив. Говорят Бульбаш лично водил людей в штыковые, сходясь в рукопашной и демонстрируя чудеса храбрости. Он зарубил готского офицера в яростном поединке, но и сам едва не погиб. Осколок лишь чудом не задел артерию у ноги.
– Уже подсчитали потери? – подполковник приближается к майору.
Тот бегло смотрит на командира поверх очков и ничего не отвечает. Начальник штаба демонстративно делает пометки в блокноте.
– Максим Петрович, – штаб-офицер прочищает горло и понижает голос, – есть что сказать, говорите сейчас. Мне нужен работающий штаб, а не обиженные, уж простите за грубость, гимназистки.
Наткнувшись на взгляд майора, сдается еще секунда и в Швецова полетит перчатка. Но офицер лишь мягко улыбается, как умеет делать один он. Алексею до сих пор тонкая фигура Максима кажется неуместной посреди войны.
– Скажите барон, – спокойным и подполковнику на секунду предстает издевательским тоном говорит майор. – А каково чувствовать себя на месте Бога?
Делает паузу, обмакнув карандаш в слюну и поднимает на мгновение взгляд. Как ни пытается, штаб-офицер не в силах прочесть скрытое за линзами.
– Так легко отправить ребенка на смерть, я даже завидую вашей невозмутимости. Только Господь может обратить Содом и Гоморру в прах, оставаясь настолько холодным. – оторвав лист, вручает командиру. – Список убитых, как и просили. Но в нем не указанно имя мальчишки, использованного в качестве бомбы. Эту честь я оставил за вами, барон. Хотя готов на пари вы и имени не знаете.
Швецов кратко осматривает содержимое. Много. Крохотная победа, сам запах ее достается путем жизней драгун. И на бумаге лишь убитые в контратаке. Сколько потерянно на окраинах города? Неизвестно. Словно растягивая время, Швецов нарочито медленно расстегивает офицерскую сумку, пряча лист.
– Его звали Юра, – глухо с хрипотцой выдавливает таки слова подполковник, – коренной ольховец из Храмового района. Отец уличный продавец хлебом, погиб от рук каторжан во время бунта. Матери не помнит. Он пошел добровольцем. Говорил, хочет помочь и ему ни капельки не страшно.
Алексей умолкает, надеясь хоть что-то услышать, но майор хранит безмолвие.
– И отвечая на вопрос, Максим Петрович, каждое подобное решение нож в сердце. Понадобится, предстану перед Всевышним и этими ребятами. Они и будут мне судьями. Но до тех пор мы продолжим сражаться, – делает шаг вперед, едва не нос к носу, – любыми методами.