Город. Хроника осады
Шрифт:
Слава стоит над закрывшей глаза девушкой, не зная что сказать и чем помочь. Кавалерист не много смыслит в магии, но в курхскую их регулярно возили в санатории и часто меняли. Усыхает девка ...
Услышав топот ног о камни и мусор, Слава привычно перекидывает винтовку с плеча в руки.
– Свои! – доносится от наблюдателей.
Козликом спрыгивая с груды стройматериалов, замечает возвращающегося Григория. Следом еще двое драгун с битком набитыми вещмешками.
– Есть новые приказы от Розумовского?
–
Вячеслав мрачнеет пуще прежнего и щекой дергает.
– Плохо. Наши то держатся и за ольховских я не переживаю. А вот иногородние воду мутят. Надоело, Гриша, людям воевать. А посидят в грязи еще пару дней, половина и вовсе разойдется.
– Разберусь, – сухо комментирует унтер, заслужив от товарища укоризненный взгляд. – Ладно, ты тоже не ной. Помоги лучше вещи разобрать.
Мешки полные – улов не богат. Сухари, консервы – вокруг маленькой банки вскоре компания из пятерых соберется. Воды во флягах тоже мало – хоть бы дождь пошел, солнце даже в такие часы припекать начинает. Скоро дышать станет нечем, а людям работать, окапываться и укрепления накидывать. Как без воды? Одна радость – мотки свежей колбасы. Казалось, трофейную съели давно.
– Странный вкус, – с набитым ртом говорит Вячеслав. Пожевав, достает из зубов прожилку. – У готов обычно мягче и пряностей больше.
– Да конина это, – обыденно бросает унтер-офицер, перекладывая россыпь патронов. Григорий поднимает взгляд – ополченцам все равно, а драгуны, как один, поднимаются с мест. Слава и вовсе с куском мяса в руках застывает статуей. – Жрите давайте и что б ни слова не слышал. Мало командирам казаков, видели бы тот цирк. Нечем коней ни кормить, ни поить. Нечем! Сами скоро голодать будем.
И все же – коней на колбасу пускать, едино как друга съесть. Неужели правы люди и обороне конец? Все чаще и чаще защитники задаются вопросом, зачем коротают дни и ночи в грязи, ютиться в развалинах.
– Движение! – пробуждает от угрюмых дум часовой.
Опасность сбрасывает груз с плеч и заставляет двигаться. Возвращается порядок. От первого до последнего, без лишних слов группа рассредоточивается по позициям. Люди залегают среди импровизированных баррикад, ждут у немногих уцелевших окон. Григорий кивает показавшемуся в проломе стены Вячеславу и передергивает рычаг винтовки. Прикрываясь грудой кирпича, первый выползает, наставляя дуло вниз, на улицу.
– Не стрелять! – кричит и машет рукой, требуя убрать оружие.
Защитники выползают из укрытий, провожая бредущую толпу. Очередная группа гражданских, пешком уходящих на восток, прочь из обреченного Ольхово. Люди несут чемоданы, спасая от бомбежек и пожаров немногое уцелевшее. Кто-то тянет тачки.
За дни обороны им пришлось тяжелее всех. Лишь сейчас удалось договорится дать коридор для прохода. В первые дни штурма многие оказались на оккупированной части, готы выгоняли гражданских из домов, а потом и из подвалов. Пережив обстрелы колбасников, неизменно попадали под огонь своих. Остается надеяться, посол не обманул и Красный Крест примет беженцев. Всяко лучше в лагере, в палатках, где хоть какая-то горячая пища.
– Смотрю на них, – облокотившись о пролом говорит Вячеслав, – вроде бы радоваться должен. Они пережили бойню и теперь уходят... а с другой стороны вроде бы и грустно.
Драгун не договаривает. Люди покидают Ольхово, оставшимся больше не на что надеяться.
Григорий замечает среди людского ручейка девочку, бредущую под руку с совсем крохотным мальчиком. По виду брат и сестра. Девочка лет двенадцати, давно нечесаные волосы торчат в стороны колтунами. Худые ножки выглядывают из обрывков одежд. Не рубаха, а мешок. Ноги прикрывают намотанные тряпки.
– Девочка, – унтер офицер встает перед ребенком на колени. Бережно проводит рукой, убирая нависающие на лицо волосы. И ужасается. Малышка смотрит глазами старухи. – Где ваши родители?
– Тятю убили, – слишком взрослым голос говорит она и указывает куда-то за спину. – Во дворе закопала.
На солдата нападает волна жгучей ненависти. Будь прокляты готы! Как можно допустить мысль оставить оружие, пока колбасники бесчинствуют на симерийской земле? Нет. Не будет готу пощады не теперь, ни впредь.
Дрожащей рукой Григорий развязывает котомку.
– Возьми, – оглянувшись, украдкой прячет в складках одежды девочки сверток с сухарями и салом. – Поешь и брата накорми. Уходите из города как можно быстрее и держитесь взрослых.
Вперед Григорий бросается с инстинктом животного, накрывая собой разом двоих. Приподнимает слегка голову, вслушиваясь в монотонный гул. У-у-у-у! – протяжный звук слышен во всех уголках Ольхово. А затем над улицей проносятся копья. Много копий, шипящих, разбрасывающих искры и тянущих длинный шлейф дыма.
– Это что такое? – голосит один из ополченцев на грани паники. – У них дракон?!
– Отставить крик! Ракеты это, олух, – Григорий умолкает, далеко на востоке частые-частые взрывы.
Два дня до конца перемирия, а они по центру бьют, пропади эти колбасники. Там же люди для эвакуации собраны! Что творят?! К счастью ольховцы калачи тертые. Бабоньки хоть и голосят, но зря не бегают. От мала до велика попадали и в канавах хоронятся.
– Сейчас перенацеливать будут, – отметив тишину, Григорий встает и подталкивает ребятишек. – Гражданские вниз. Слава! В подвал отведи. Остальные – по позициям!