Город. Хроника осады

Резвухин Евгений Юрьевич

– Торговля? – не понимает штаб-офицер, в голове не укладывается связь между спорами о пошлинах и творящимся снаружи безумием. – Но Симерия и так торгует с Готией, разве кроме...

И сам замирает.

– Рабами, – заканчивает, удручающе кивнув посол. – Рабство омерзительно, но оно часть Готии, часть нашей экономики. Республике нужно заселять крупные неосвоенные колонии и торговые компании ежемесячно теряют прибыль, вынужденные пускать людской товар в обход Симерии.

Швецову требуется время, дабы переварить сказанное. Положив руки на подоконник, всматривается в

улицы и дома. В пробоины и руины, где все еще сражаются ольховцы. Вот, ради чего затеяно. Вот цена горя и страдания целого народа, сотни, тысячи убитых на полях сражений солдат. Вдовы и сироты, целые губерни, вынужденные бежать от войны, голодающие в подвалах.

– Полагаю нам стоит перейти к главному, – сникший посол очень тих, голос надламывается.

Руки неуклюже возятся с замками дипломата. Все еще, сам не зная зачем, колеблясь, Линкольн все же протягивает Алексею лист бумаги.

Высочайший Манифест

Божиею милостию

Мы Александр Четвертый Брянцев

Царь Симерийский, каган Курхистанский

И прочая и прочая

Объявляем всем верным нашим подданным:

В дни великой борьбы, когда враг вероломно напал на нашу Родину, Господу угодно было ниспослать новые, тяжкие испытания. Доблестная наша армия, претерпевая многие скорби и лишения, сдерживала неприятеля и тем не посрамила ни чести воинской, ни славной памяти предков. Не смотря на героизм и самоотверженность полков, сдано много сел и городов. Над страной навис голод.

С замершим сердцем Швецов водит взглядом по тексту...

Швецов не сразу замечает, его имя Петр Дорошенко произносит в который раз. Подполковник пытается сфокусировать взгляд, с трудом удерживая ноги. Колени дрожат и вот-вот подкосятся. В поисках воздуха, отходит к окну, рухнув весом на мешки.

Как?! Как вообще такое возможно?! Не считая стычек с бунтарями и диверсантами, долгих двадцать шесть дней войны. Двадцать с лишним дней в аду, где каждый час подобен вечности. Швецов обрек на окружение и гибель целый батальон и город, лишь бы хоть на короткий период, пусть на неделю, но задержать врага. Выиграть для царя и Ставки время, дать подготовится и воспрянув ударить. И как страна распорядилась возложенными на алтарь жизнями?

"Что мне сказать им? – думает, глядя вниз подполковник уже сдавшейся армии. – Что все было зря?"

Вернув самообладание и распрямив складки мундира, Швецов величественно оборачивается.

– Вы хоть пытались? – сквозь зубы выговаривает он, сузив глаза.

– Мы пытались, Леша, – отвечает Петр. – Люди бились на подступах к Екатеринграду с невиданной отвагой. Но дело не только в силе Республики, столица наводнена предателями и провокаторами. Начались бунты, перебои с продовольствием. Царь в те дни лично возглавил Ставку и хотел перенести штаб прочь из той клоаки. Генерал Васильков остановился в считанных тридцати километрах от столицы, но..., – он запнулся, вспоминая горестные события. – Царский поезд остановили, а государя задержали. Он вынужден был отречься.

–

Я не верю, – медленно и растягивая слова говорит Алексей, – будто царь в минуту опасности может бросить страну и народ. Это же очевидная провокация! И что за Государственная Дума? Его величество разогнал рассадник пятой колоны еще до войны.

– Это правда, – подтверждает Линкольн. – Так же тут приказ по армии, немедленно прекратить сопротивление и вернутся в места постоянной дислокации.

– Война окончена, Леша. Теперь власть возвращена Временному комитету. Большая часть полков и первые из них гвардия, уже приведены к присяге.

– Вы даже не обязаны сдавать город, – вносит лепту посол. – Признайте власть комитета и сегодня же стрельба стихнет. Я смогу обо всем договориться. Мы назначим комиссию, привлечем Красный Крест. Ольхово конечно придется разделить на зоны контроля, но кварталы, удерживаемые вами, будут оставаться и далее.

Швецов будто волк, оказавшийся между двух лающих дворовых псов. От наглости заявлений и происходящего фарса даже не в силах разозлиться.

– В своем ли вы уме, господа? Я кадровый офицер царской армии, сам приводил драгун к присяге на верность царю и Отечеству. То, о чем вы просите, совершенно невозможно. Это же измена.

– Понимаю, – кивает Дорошенко, – и поддерживаю тебя. Многие офицеры и сам я перед вопиющей беззаконностью уже подали в отставку.

– Отставку?! – Швецов глубоко вздыхает, сдерживая брань или того хуже желание схватить эфес шашки. – Протест против вторжения врага, нужно выражать деяниями на поле брани, а не этими вашими столичными финтифантами!

Петр и Филипп недоуменно переглядываются. А ведь подполковник и правда очень давно не был ни в столице, ни в штабе. Запах пороха успел заменить шуршанье бумаги и росчерки перьев. Но именно они, а не пущенная пуля разят наверняка. Все уже предрешено.

– Пошли вон, – бросает Алексей, добавляя открывшему рот Дорошенко, – оба. И передайте Временному комитету, всей Готии – Ольхово я не сдам.

Будь все проклято. Пусть сама земля изрыгнет ад и черти повылазят наружу, но больше Швецов ошибок не допустит. Один раз малодушие возобладало над долгом, но теперь все будет по-другому.

Филипп Линкольн все же мнется, не спеша покинуть кабинет.

– Его величество Александр Четвертый, до подписания манифеста, еще будучи царем, успел издать последний приказ, – посол делает знак Дорошенко подать саквояж. – Во первых, присвоить подполковнику Швецову Алексею Петровичу звания полного полковника. А так же...

Он принимается расстегивать замки. Штаб-офицер, до того поникший, подтягивается, делая шаг вперед.

– ...с последующим возведением в государеву свиту.

На столе выкладывают особые, блестящие золотом эполеты и аксельбант. Застыв, Алексей с трудом передвигает ноги. Палец бережно касается наплечного знака, проводя по извилистым завитушкам царского вензеля. Вот оно как. Теперь Алексей, барон из рода Швецовых возведен в флигель адъютанты. О чем еще может мечтать штаб офицер?

Хотя, в чем тут честь? В чей свите – несуществующего, свергнутого монаршего рода?