Город
Шрифт:
Воланд, видно подслушав мысли Орлова, становился все сумрачнее. Лицо его заострилось, стало желтым и желчным.
– Боюсь, что наша сделка не состоится, Ваше Сатанинство!
– весело и бодро проговорил Григорий.
Бархан от столь непочтительного обращения к своему могущественному хозяину даже испуганно икнул.
– Это ваше последнее слово?
– сухо спросил сатана.
– Более чем, - ответил с улыбкой Орлов.
– Что ж, вы об этом ещё здорово пожалеете, господин Орлов, мстительно и зловеще усмехнулся князь тьмы и изчез.
Бархан встал с кресла, покрутил указательным пальцем у виска, сказал осуждающе:
– Дурак вы, Григорий
– И тоже растворился в воздухе.
Орлов в возбуждении прошелся по комнате. Только-что ему угрожал сам сатана. А этот господин слов на ветер не бросает. Это точно.
"Что же теперь будет?!" - с тоской подумал он и сел за стол писать "признательные показания".
8. "Явка с повинной".
Вид у куклявого начальника тюрьмы, читавшего "явку с повинной" Орлова, был жалким и разнесчастным. Полные щеки тряслись, из побелевших губ вылетало бессвязное бормотание. А потом он стал благополучно стекать к себе на колени. Григорий не знал каким образом сотворены куклявые, но они были очень похожи на людей, сразу трудно было разобрать - кто есть кто.
– А ну прекрати придуриваться!
– неожиданно для себя закричал Орлов. Жену свою пугай подобными штучками, понял?!
Это возымело действие. Передо Орловым вновь сидел несчастный начальник и помертвевшими губами изрек:
– Что же вы тут понаписали, господин шпион?!
– Правду. И ничего кроме правды. А что, по моему, очень неплохо получилось! Или у вас другое мнение? Впрочем, прочтите, пожалуйста, вслух. Может быть мы с вами немного подредактируем текст.
Начальник тюрьмы был настолько выбит из привычной колеи "признаниями" шпиона, что бесприкословно повиновался, что-то забормотал себе под нос.
– Будьте столь любезны, погромче и более внятно!
– попросил Орлов.
Голос куклявого начальника несколько окреп и Григорий уже способен был различать слова и даже целые предложения.
– "Самому великому идиоту из всех идиотов, как ныне живущих, так и давно усопших, сукиному сыну Пантокрину"... Нет, не могу!
– жалко пролепетал начальник тюрьмы и хотел было вновь начать распадаться.
Но Орлов уже знал, как надо с ними себя вести.
– Не хнычь, будь мужчиной, не испытывай моего терпения, приятель. Читай.
Но начальник тюрьмы не смог продолжить по той причине, что плакал. Громко так плакал, с всхлипами и причитаниями. Смотреть на все это было неприятно.
Проплакавшись, он достал из кармана огромный ярко-малиновый носовой платок, вытер лицо, а затем продолжил читать:
– "... от агента 007 Джеймса Бонда, самого крутого из всех крутых агентов. Ваша наигнуснейшая Гнусность, Пантокрин ты гребанный"... Нет, я не могу, - вновь захныкал начальник тюрьмы. Не могу такое при стражнике, - он кивнул на куклявого стражника за спиной Орлова.
– Он ведь на меня донесет, будто я это все сам.
– У вас что, все друг друга закладывают?
– Все. Наш патриотический долг - доносить друг на друга.
– Ну и порядки тут у вас. Ладно, давай я сам.
– Орлов привстал и бесцеремонно вырвал лист из рук начальника тюрьмы. Бодро и жизнерадостно, с выражением стал читать:
– "Пантокрин ты гребанный, если ты, козел, через двадцать четыре часа не доставишь меня и суперагента Татьяну в мой родной Новосибирск, то ты и вся твоя банда здорово об этом пожалеете, и никакая нечистая сила вам не поможет. Я сделаю из вас безотходное производство. Я не буду взрывать ваш вшивый городишко. Вы это сделаете сами по собственному почину. Потому, вам
Григорий посмотрел на начальника тюрьмы, как бы в ожидании одобрения своего творчества. Но тот сидел, навалясь грудью на стол, в полуобморочном состоянии, в страхе бормотал какие-то заклинания.
– По-моему ничего получилось, а?
– спросил Орлов у него.
– Несколько лаконично, но по-существу верно.
– Уведите его!
– вмолился начальник тюрьмы, обращаясь к стражнику. Уведите! А то от общения с ним я уже начинаю просвечивать!
И действительно, куклявый начальник тюрьмы стал просвечивать. Честно. Сквозь него Григорий уже различал спинку кресла. Да, здесь не заскучаешь!
Стражник, подхватив Орлова сзади под мышки, поставил на ноги и повел его из кабинета начальника, подталкивая в спину.
9. Новое предложение.
Прежде чем отвезти Орлова в камеру, трое куклявых стражника долго и упорно его избивали, сопя от усердия. Избивали молча, не задавая никаких вопросов, просто так, ради профилактики. Он несколько раз терял сознание. Его отливали водой, а когда он приходил в себя, избиение продолжалось. Скоро Орлов перестал ощущать свое тело, а потом - и самого себя. Было такое состояние, будто все это проделывали с кем-то другим, а он при этом был лишь сторонним наблюдателем. А сознание уносило его далеко-далеко, к истокам его жизни. Какое же это было замечательное, беззаботное время, как верилось, что мир сотворен исключительно для него. "Зачеркнуть бы всю жизнь, да по новой начать. Улететь к ненаглядной певунье своей..." "Таня! Где ты, родная?! Что с тобой?!" - заволновалось сердце Григория тревогой за любимую. После встречи с самим сатаной Орлов понимал, что их ждут трудные времена - сатана слов на ветер не бросает. Тревога за жизнь девушки уже не раз поселяла в душе Григория сомнения в правильности принятого решения. Имел ли он право подвергать опасности жизнь любимой? Но после долгих размышлений, приходил к выводу, что у него не было выбора. Согласиться с предложением сатаны, означало - окончательно потерять и себя, и её. Честно.
Наконец стражники окончательно притомились и прекратили избиение. Один из них поставил Орлова на ноги и повел в камеру. По дороге Григорий было пытался выяснить у него хоть что-нибудь о судьбе Тани. Но на все его вопросы тот отвечал упорным молчанием. Наконец, куклявый стражник открыл дверь камеры и грубо втолкнул в неё Орлова. По всему, это был карцер или что-то в этом роде, так как кроме небольшого стола и двух табуретов здесь ничего больше не было. Даже прилечь негде. Очень хотелось есть. Орлов затарабанил в дверь. Через какое-то время окошко на двери открылось и в нем показалась свирепая физиономия надзирателя:
– Чего надо, шпион?
– грубо спросил он.
– Принеси-ка, дружочек, что-нибудь поесть, - попросил Григорий.
– Не положено.
– Дверца захлопнулась.
– Цепной пес ты, а не дружочек, - вяло и беззлобно проговорил Орлов. У него не было сил даже рассердиться.
С трудом доплелся он до стола и сел на табурет. Его тело представляло собой одну сплошную боль. Но с этой болью он уже как-то свыкся. Гораздо серьезнее была боль душевная. Что с Таней?! Жива ли она?! От одной этой мысли можно было сойти с ума. Он лег грудью на стол и заплакал. Как же он измучился! Сил больше никаких нет - так измучился. Господи! Как же ты допускаешь подобную несправедливость?! Почему порядочные люди должны страдать, когда пантокрины жируют и веселяться? Вдруг, он услышал тихий сочувственный голос: