Город
Шрифт:
– Каким образом облегчите мои страдания?
– Я хочу предложить вам отправиться вместе со мной.
– В Рай?
– Да.
– Не знаю, достоин ли я такой чести, Господи.
– Если я здесь, то можете считать, что этот вопрос уже окончательно решен.
– Следовательно, - я должен умереть?
– У вас, Григорий Александрович, довольно поверхностное представление о жизни. Это все от того, что вы воспитаны на марксистко-лениниской теории материального строения Вселенной, где жизнь определяется, как способ существования живой материи. Ничего глупее человечеством ещё не придумано. Дело в том, что
– А как же Таня? Без неё мне не нужен ни рай и ничто другое.
– Мы это предусмотрели. Она будет с вами.
– Всегда?
– Всегда. Как говорится, в любви и согласии. Но там любовь, сами понимаете, несколько отличается от земной.
– А как бы это посмотреть?
– Вы хотели бы побывать в раю?
– Да. Если это конечно возможно?
– У нас нет ничего невозможного.
В тот же миг в крохотное окно под потолком пробился сильный луч солнца. Он ударился о пол камеры и разбился на тысячи мелких светящихся осколков. Сразу стало светло и празднично. Стены камеры раздвинулись, а потом совсем исчезли. Григорий вскочил на ноги, едва не задохнувшись от радостного возбуждения в ожидании чуда.
– Дайте мне руку, - сказал Иисус, также вставая.
Рука у него была тонкая, сухая, но на удивление сильная. Тело Орлова сотрясли мощные потоки энергии, а затем он вырвался из своей бренной оболочки и стремительно унесься ввысь. Полет продолжался считанные мгновения.
И вот они уже стояли на берегу мерно журчащего по каменистому руслу ручья. Было раннее утро. Над дальней темной грядой величественных гор показалось ослепительное оранжевое светило. Его свет стремительно расползался по темному ультрамарину неба, гася последние звезды. Григорий был буквально оглушен первозданной тишиной, нарушаемой лишь журчанием ручья да удивительным пением какой-то птицы, полной грудью вдыхал кристально-чистый воздух, отчего-то пухнуший его любимыми ландышами. Как хорошо!
Не размыкая рук, они перешли ручей по каменному арочному мостику, поросшему мхом и лишайником, и по песчаной дороге направились к небольшой роще вечнозеленых деревьев. За ней Орлов увидел прекрасный дом, сложенный из белого известняка. В ажурных венецианских окнах его плавилось восходящее солнце. Южная сторона дома до самой его крыши была затянута вьющемся виноградом. Его тяжелые спелые гроздья, будто агаты, мерцали на солнце танственно и маняще. В небольшом водоеме перед домом, покрытом бело-розовыми кувшинками, плавали величественные птицы, внешне напоминающие лебедей, только мельче и ещё прекраснее. Где-то далеко одинокая скрипка пела волшебную мелодию Шуберта. Ничего подобного Григорию ещё не приходилось видеть.
– Чей это дом?
– спросил он.
– При вашем согласии, он будет вашим, - ответил Иисус. И немного подумав, добавил: - Будет вашим вечным домом.
– И что мы будем здесь делать?
– Жить. Рядом с вами всегда будет вечно любимая вами женщина. Вы будете слушать красивую музыку, читать умные книги. И уже никто и никогда не встревожит ваш покой, не оскорбит вашу любовь. Ваш ум обогатится новыми знаниями, а душе откроются сокровенные таинства бытия. Сможете путешествовать в пространстве и времени. А по вечерам вы будете принимать тех, кого вам приятно видеть в своем доме, дорогих вам по духу
– Это замечательно. Подобную жизнь уже себе наладили обыватели в городе, - пошутил Григорий.
– Только там условия похуже и дома поплоше, а остальное - один к одному.
– Перестаньте кощунствовать, брат!
– строго сказал Бог.
– Извините, я не хотел вас обидеть, - смиренно склонил голову Григорий.
– Вы можете здесь заниматься своей любимой наукой.
– А кому это нужно? Мои знания слишком ничтожны, чтобы я смог придумать что-то новое, обогатить, так сказать, человечество. Любой наш академик для Космоса - ученик начальных классов, не больше, к тому же непроходимый тупица и двоечник.
– Это нужно прежде всего вам.
– Все это, конечно, замечательно, Господи. Но только я вряд ли смогу принять ваше предложение.
– Почему?!
– удивился Иисус.
– Ну, посудите сами, как я могу оставить в беде рабочего Астахова, оказавшегося в тюремных застенках лишь потому, что пытался мне помочь? Это было бы непорядочно с моей стороны. Верно?
– Значит, у него такая судьба, - сухо ответил Иисус.
– Не знаю, не знаю. Но только я вряд ли буду чувствовать себя здесь комфортно, - Олов показал на дом, - когда есть этот ужасный город, где рабочие живут в резервации, а хорошие люди томятся в сумасшедшем доме. Вы меня простите, Господи, но только я так не могу и вынужден отказаться от вашего предложения.
– Вы слишком горды и самонадеяны, брат, - совсем опечалился Бог. Неужели вам не надоело терпеть надругательств и издевательств нечистой силы? Усмерите свою гордыню. Все давным-давно предопределено Космосом. Что можете вы - слабый и ничтожный?
– Возможно это и так. С вами трудно спорить. И все же я попытаяюсь. Извините!
– упрямо проговорил Орлов.
– В вас сейчас возобладала жажда мести, злоба и ненависть. Эти чувства от сатаны, брат.
– А вы предлагаете, чтобы я равнодушно смотрел, как Пантокрин издевается над людьми? Так что ли?
– А вы уверены, что вправе его судить?
– Уверен.
– Это великое заблуждение, Григорий Александрович. Вы забыли одну из самых главных заповедей: "Не судите, да не судимы будете". Усмирите свою гордыню. Она может далеко вас завести.
– При данных обстоятельствах мне глубоко безразлично - буду я судим или нет. Пантокрин - мой враг. И я не остановлюсь ни перед чем, чтобы с ним покончить. Или я его. Или он меня. Другого не дано.
– Значит, вы хотите освободить людей от страданий. Так?
– Во всяком случае, я попытаюсь это сделать.
– А вы никогда не задавали себе вопрос: возможно, что страдания им посланы свыше?
– Как это?
– озадачился Орлов.
– Что возможно сам Создатель послал им эти испытания?
– Но для чего?
– Ваши вопросы свидетельствуют, что вы никогда над этим не задумывались. А между тем, ваш великий поэт Лермонтов очень точно ответил на них в одном из своих стихотворений, сказав: "Хочу тоски, хочу печали, любви и счастию назло. Они мой ум избаловали и слишком сгладили чело". Страдания формируют душу человека. Человек никогда в жизни не страдавший никогда не поймет страдания другого.