Город
Шрифт:
– Так ведь чуть-чуть, Гриша, самую малость. Ну и нюх у тебя?! Ну сам посуди, как было не отметить удачу?!
– Значит, все получилось?!
– Все хоккей, как говорят французы!
– Кот коротко и часто замяукал. Пантокрин спит и видит розовые сны, а интересующие тебя ключи у Тани.
– Как она?! Где она?! Что с ней?!
– Столько вопросов и все сразу. Отвечаю по мере их поступления. Она в полном порядке. Ждет у выхода из этого сколь почтенного, столь и почетного заведения своего жениха, чтобы сочетаться с ним законным браком. С ней ничего
– Ну ты и трепач!
– удивился Орлов Тимкиному монологу.
– Есть малость, - согласился тот.
В это время дверь с шумом открылась и в барак буквально влетел Кулинашенский. За спиной у него стояли улыбающиеся Толя и Коля и двое куклявых, Григорию незнакомых, но, вероятно, их друзей. Увидев свет и бодрствующих пациентов начальник полиции закричал по привычке:
– Это что такое?! Это почему свет?!
Но тут же вспомнил, чем закончилось его предыдущее посещение барака, тут же осекся, опасливо огляделся и сказал уже совсем миролюбиво:
– Отдыхайте, отдыхайте, господа психи.
– Покрутил головой и, увидев Орлова, подошел, протянул для приветствия руку.
– Здравствуйте, Григорий Алпександович!
Он улыбался так, будто только-что выиграл главный приз в своей жизни. "Блажен кто верует! Тепло ему на свете". Воистину так. Но ничего, сейчас ему будет не до улыбок. Это Орлов мог с большой долей вероятности гарантировать Кулинашескому. Честно.
– Здравствуйте, господин министр!
– Григорий от души пожал его пухлую руку. Главный полицейский поморщился от боли, но продолжал улыбаться. В мечтах он уже видел на груди главный орден города на красивой красно-черной шелковой ленте.
– Я получил вашу записку.
– Какую ещё записку?!
– "удивился" Орлов.
Улыбка моментом приказала долго жить. Лицо главного полицейского стало озадаченным, заметно посерело.
– То-есть как это - какую? Вы мне писали?
– Я?! Вам?!
– Глаза Григория выражали столь неподдельное удивление, что у Кулинашенского стал дергаться в нервном тике правый глаз.
– Ну да? Вы - мне?!
– прорычал начальник полиции, все более свирепея.
– Видите ли, господин Куливашенский...
– Кулинашенский, - поправил он меня.
– Я и говорю - Куливашенский.
– Какого черта!
– рявкнул он.
Лицо побагровело, щеки тряслись от негодования, а глаза так вообще были черт знает что такое, сплошное безобразие, а не глаза. У палача глаза и то, наверное, предпочтительней. На такой ответственной службе, а никакой тебе выдержки.
– А почему вы на меня кричите, господин Кулинашевашенский?
– предложил Орлов ему компромисс.
Но и это тому не понравилось. Начальник полиции решил показать свою бескомпромиссность.
– Вы что, издеваетесь?!
– прорычал он. Голос уже дрожал и вибрировал, в нем явственно звучали истерические нотки.
– Фамилия моя Кулинашенский!
Орлов легкомысленно и игриво рассмеялся.
– Ах, Василий Петрович, скажу откровенно - я в весьма затруднительном положении и не знаю, как поступить. Вы такой настойчивый! Мы ведь с вами и виделись-то пару раз. Нет, вы мне конечно симпатичны и все такое прочее. Но я не могу вот так сразу. Нужно привыкнуть к друг другу, верно?
– И приблизившись к нему вплотную, Григорий горячо зашептал ему на ухо: - Ах, проказник! Вы дерзкий! Я в восторге от вас! Вы меня умиляете! Может, куда уединимся?
Начальник полиции был готов. Руки-ноги его заходили ходуном, он обессилено опустился на нары и заплакал.
– Я не понимаю, что происходит, - хныкал он.
– А ещё говорили, что здесь сидят нормальные люди?! Какие же они нормальные, когда такие ненормальные!
Он стал лихорадочно шарить по карманам, наконец выудил из одного записку, протянул Орлову.
– Это ваша?
Тот взял записку, стал внимательно её рассматривать, даже посмотрел на просвет.
– Ах, эта? Чего же вы сразу не сказали? А то все намеками, намекаким. Трудный вы человек, Василий Петрович.
– Так это ваша записка?!
– взмолился Кулинашенский.
– А что вы так нервничаете, господин министр?! Если так вот по каждому пустяку, то никаких ведь нервов не хватит, верно?
– Умоляю! Скажите! Ваша?!
– Взгляд теперь у него был затравленный, обреченный, как у приговоренного к казни.
– Ну, моя. А я что, отказываюсь что ли? У меня и мыслях ничего такого. Зря вы, Василий Петрович, как говорят в вашем департаменте - шьете мне криминал. Зря.
– Слава Богу!
– выдохнул вконец обессиливший начальник полиции.
– Так что же вы хотели сообщить?
– А вы хорошо сидите, Василий Петрович? Я в том смыле, удобно, прочно?
– Ка... Ка-ка-кажется, - жутко зяикаясь, промямлил начальник полиции. Он не был готов к новому испытанию. Вид у него был жалким, вгляд умоляющим.
– Так кажется, или хорошо?
– Хо-хо-хо, - пытался выговорить Кулинашенский такое знакомое и, в общем-то, простое слово, но все никак не получалось.
– Что хо-хо? Хорошо?
– Да, - кивнул он.
– Что ж, тогда я вынужден вам сообщить, что вы, милостивый государь, арестованы. Да-с. Весьма сожалею, но такова ирония судьбы, Василий Петрович. А она - особа, смею вас заверить, очень даже серьезная.
– Вы шутите?
– Главный полицейский стал медленно бледнеть. Его довольно внушительный нос заострился как у покойника.
– Обижаете, господин министр!
– сделал Григорий обиженное лицо. Разве ж такими вещами шутят? На этот раз я говорю совершенно серьезно.
Кулинашенский схватился было за кобуру, но его руки были перехвачены стоявшими рядом Толей и Колей. На запястьях щелкнули замки наручников. Он ошалело смотрел на куклявых и не верил своих глазам.
– Ку - кук... Куклявые! Не может этого быть!