Город
Шрифт:
– Да пошел ты!
– премьер с сожалением отпустил правителя.
– Тонем мы. Понял, старый дурак?!
– Как это?!
– Маленькие черные глазки Пантокрина округлились от страха.
– Ты чего этого?... Чего мелешь-то что попало?! Шутишь, что ли? спросил с надеждой.
– Какие могут быть шутки!
– возмутился Грязнов-Водкин.
– Выгляни в окно - убедишься.
В это время в кабинет ворвался отец Валаам в рассупониной рясе, волосы всклокочены, глаза щальные. Заорал своим мощным басом, да так, что от его мощи едва
– Спаси, Великий! Вся надежда на тебя. Гибнем! На корню гибнем! Свят! Свят! Свят!
– Валаам принялся истово креститься.
И Пантокрин окончательно понял, что никто с ним шутить не собирается, но никак не мог взять в толк - что же случилось? Панический страх парализовал не только тело, но и разум.
– Как же это?!... Что же это?!... Почему?!
– лепетал он помертвевшими губами. В сознании возникали картины одна страшнее другой. "Танечка!" вспомнил вдруг. Вскочил и меленькими шажками побежал к комнате отдыха. Открыл дверь, но кроме начальника охраны, дрыхнувшего в кресле, никого там не увидел.
"А где же девочка?! Куда ж это она?! Делась куда?!" - подумал правитель и едва не рассплакался от своей беспомощности что-либо исправить. И ему стало совершенно безразлично, что станет с ним, городом и всем прочем. Главное - его покинула Танечка. А без неё жизнь для Пантокрина потеряла всякий смысл. Он подскочил к генералу и так звезданул того кулаком в лоб, что тот вскочил и, ничего не соображая спросонок, дурнинушкой заревел:
– Стража! Ко мне! Наших бьют!
Но никто не откликнулся на его призыв. Стражники уже давно покинули резиденцию правителя.
– Ты почему орать, дурак?! Где девочка, дурак?! Ты почему спать, дурак?! Я тебя расстреляю, сукин сын!
– затопал правитель ногами и, не сдержавшись, вновь наладил начальника охраны кулаком, теперь в живот.
– Где Танечка, дурак?!
Генерал охнул, побелел лицом, понимая, что его карьере пришел конец, и, вытягиваясь во фрунт, растеряно проговорил:
– Так ушла.
– Куда ушла?! А ты для чего тут, дурак?! Почему позволил?!
– Так на танцы, Ваша Гениальность. Кот сказал, что вы разрешили.
– Какой кот сказал?! Ты чего мелешь, сукин сын?! Белены что ли объелся?
– Правитель ударил начальника охраны коленом в пах.
Тот взвыл от боли, согнулся в три погибели, захныкал:
– Пошто деретесь, Наисветлейший! Я как на духу, чистую правду. Кот сказал, что вы девушку на танцы отпустили. А мне приказал спать.
– Какие ещё танцы среди ночи, дурак?!
– А я почем знаю. Так кот сказал.
И тут в вялом мозгу правителя возникла смутная, полустершаяся гипнозом картина - здоровущий сибирский котина, которого Березин принес Танечке, смотрит на него разбойничьми глазами и требует какие-то ключи. Ключи? Какие ещё ключи?! Бог ты мой! Он добровольно отдал этому мезавцу коту ключи от входа в понтоны. Березин, кот, Танечка. Это заговор! Заговор!! Его, Пантокрина,
Страх отнял у правителя последние силы, парализовал волю. Он ссутулился и старческой шаркающей походкой вернулся в кабинет, увидел там премьера и отца Валаама, вяло подумал:
"А эти зачем тут?... Ах, да. Они ж за помощью ко мне, дураки. Сами ничего, ни того... Сволочи."
Он доплелся до дивана, сел и заплакал. Сидел этакий жалкий, вконец изношенный старикашка и захлебывался собственными слезами и соплями. Грязнов-Водкин смотрел на правителя с нескрываемым презрением. Злорадно подумал:
"Отпрыгался, старый козел, в бога, в душу, в мать! Эка тебя, обмылок, скрутило! Поделом тебе. Поделом! Сколько же ты, паучина, кровушки людской выпил. А теперь, тьфу на тебя, слизняк, смотреть противно!"
Однако, понимая, что именно от этого хлюпающего ничтожества сейчас зависит и его судьба, премьер подошел к стоящему в углу столику, налил из граненого графина полный стакан "Косорыловки", протянул его Пантокрину.
– На, выпей вот,
– А? Это зачем еще? Не-не, не буду, - запротестовал тот, отводя руку премьера.
– Пей, в бога, в душу, в мать!
– заорал Грязнов-Водкин.
– Ты что это, Петя?!
– растерянно и удивленно проговорил правитель, но стакан взял.
– Пошто кричишь? Я тебя, можно сказать, из грязи, а ты... Нехорошо!
– Пей!
– прорычал премьер-министр и так нехорошо посмотрел на правителя, что тот тут же сделал несколько глотков из стакана. Но сегодня все было наперекосяк. Даже привычный напиток не шел, попал не в то горло. Пантокрин закашлялся. Но самогон привел его в чувство и он понял, что надо спасать положение.
В это время в кабинет ворвались председатель общества сексуальных меньшинств Моисеев-Касаткина, генеральный прокурор Василий Хитрый, председатель Верховного суда Баглай Вяткин и недавно назначенная директором телестудии Клара Иосифовна Тятькина. Моисеев-Касаткина бухнулся на колени, отвесил правителю низкий поклон и, как худая баба, с надрывом и завываниями заголосил:
– Спаси, Наисветлейший! Одна надежда на вас, Ваша Гениальность! Не выпускает он нас! Никак не выпускает.
– Кто не выпускает?
– не понял Пантокрин.
– Город-сука, я извиняюсь, не выпускает! Он.
– Как это?
– Сковывает тело и все тут. Обратно - пожалуйста, а туда, на волю, ни в какую!
– На какую ещё волю?!
– насупился Пантокрин, вспомнив, что он все ещё здесь правитель.
– Ох, извините, Ваша Генмальность!
– испугался главный гомосек. Оговорился малость. Спасите! Попросите нечистую силу, чтобы не хулиганила.
– И правильно делает, - вмешался в разговор Грязнов-Водкин.
– Пусти козла в огород. Ты, каналья, всех нормальных пацанов совратишь. Нечего тебе там делать.