Городок
Шрифт:
— Я-то... Из Тужинского района. Не слышали?
— Это где?
— Мы вятские... У меня там в деревне мать с отцом, братья. Хотите, я вас туда свожу, а? — вдруг предложил он. Сам удивился своей смелости. — У нас там — природа...
Наташа поняла и улыбнулась. Но так, что впервые он почувствовал, что она вовсе не ребенок, не девушка, а женщина. Возможно, даже опытная женщина, познавшая очень многое. А все это от горькой усмешки, в которой ему почудилось некоторое превосходство над его мужской наивностью.
— Вы меня совсем не знаете,
Шохов сразу не нашелся что ответить. Он и вправду был смущен ее признанием.
Наташа резко повернулась к нему лицом и уже открыто, словно сняв с себя какой-то груз, пристально взглянула на Шохова.
— Я вас огорчила?
— Да нет, я и вправду не думал,— пробормотал он.— Вы же молодая...
— Сколько дадите? — с вызовом, но кокетливо спросила она.
И лишь в глазах, очень серьезных, застыл немой вопрос, мучивший ее. Она пристально вглядывалась в Шохова, питаясь о чем-то догадаться.
— Ладно, не трудитесь,— другим голосом, даже резковато произнесла и легко поднялась с травы.— Мне двадцать шесть, Григорий Афанасьич, и у меня был муж. А если уж точно, то два мужа. Вы остаетесь здесь или идете?
— Но куда же спешить? — спросил Шохов, не зная, как реагировать на эту вспышку, надо ли относить ее за свой счет.— Еще же светло. Посидим немного, а?
— Нет, Григорий Афанасьич, я человек занятой, у меня семья.
Все это было сказано торопливо, не глядя на него. Обратную часть дороги они промолчали. Около дома, двенадцатиэтажной башни, когда Наташа попрощалась, Шохов попытался задержать ее руку:
— Но мы еще встретимся? Завтра?
Она согласилась, но как-то безразлично и устало.
— После смены?
— После смены. До свидания.
И она поспешила уйти.
Теперь каждый вечер, нарушив свой привычный распорядок и забросив дом, Шохов после работы приходил к двухэтажному зданию поликлиники, расположенному на окраине города, и там на одной и той же скамеечке среди зелени, повернувшись лицом к стеклянным дверям, караулил Наташу.
Они гуляли по городу, ходили в кино, раз или два посидели в кафе, иногда забредали в магазины. Но никогда не соглашалась она пойти к нему, в его недостроенный дом. Она не придумывала предлога, она просто говорила: «нет».
— Почему же нет? Тебе неприятно?
— Не знаю,— и словно отводила этот вопрос.
Но однажды созналась:
— Я тебя тогда очень долго ждала. Может, и не целый день, но мне-то показалось, что весь день и даже больше. Я села на твою постель и стала думать. А думала я вот о чем. Как это я сюда забрела, зачем, собственно. Все тут чужое, не мое и почти мне враждебное. Да, да! Я чувствовала, что я чужая в твоем доме и он меня не любит. Тогда я расстроилась и ушла. Я тогда решила, что больше мы не встретимся...
Но
— Двадцать шесть?
— Двадцать семь! — с вызовом произнесла она.— Я грешным делом загадала, что мы пойдем в ресторан. Сына я отправила в лагерь и впервые, надо сказать, так свободна. Это мне повезло. Но и тебе, учти. Так вот, моя мама настаивает, чтобы мы непременно справляли рождение дома.
— Ну и правильно! — подхватил Шохов искренне.— Дома, конечно, лучше.
— Я в этом не уверена. Но, как говорится, нам не из чего выбирать. Только запомни, у мамы очень плохой характер. Она гонит от меня всех мужчин. Хочет, как выражаются люди, составить мне богатую партию. А значит, будь настороже.
— Да я не из пугливых,— сказал Шохов, но при этом несколько стушевался. Может, его смутил разговор о богатой партии и вообще о женитьбе?
— В общем, я тебя предупредила.
Но, прощаясь в подъезде (так у них выходило, что встречались у поликлиники, а прощались у дома!), Наташа совсем по-другому и другим тоном произнесла:
— Я не боюсь, что она испортит мне этот день, понимаешь? Я боюсь, что она что-то нарушит между нами. А это очень легко сделать. Мы же такие оба ранимые, да еще совсем не знаем друг друга. Но я, дай срок, когда-нибудь расскажу о себе. Тогда ты все поймешь. До свидания.
В этот день (а была суббота) к Шохову с утра зашел Петруха, чтобы установить счетчик и подтянуть провода для электричества. Вроде бы он заходил и раньше, но застать Григория Афанасьича (он так и продолжал его звать) было невозможно.
Шохов сослался на работу, на конец квартала. Хотя никто не тянул его за язык. Мог бы и промолчать. Петруха на его вранье никак не реагировал. Торопливо прошел в дом и, располагаясь в углу, недоуменно осмотрелся.
— Ты что же, перестал строиться?
— Почему, я строюсь,— отвечал Шохов с вызовом. Он разозлился на себя, что приходится все время врать.
— Что же ты построил?
— Что, что... Дверь вот. Еще материал заготавливал,— пробормотал Шохов и отвернулся. Он не смог смотреть в открытые серые глаза Петрухи.— И потом, я же болел!
Петруха ничего больше не спрашивал, занялся делом. Поставил счетчик, подвел провода и стал молча сматываться. Уже собравшись, предупредил, что ток дадут через пару дней, когда он подключит остальных.
— А деньги? — спросил Шохов.— Я тебе разве ничего не должен?
— Должен. За счетчик. Но если сейчас нет, отдашь потом.
— А за работу?
— За работу я не беру,— отвечал Петруха твердо.
— Подожди, — попросил вдруг Шохов. — Посиди, отдохни. Ведь сегодня суббота?
— Кому суббота, а кому субботник, — с усмешкой произнес Петруха, но помедлил, присел на табурет.