Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
— Ну ты же без нас справляешься! — позабыв о привычной шутливой интонации в наших разговорах, чужим голосом ответил я. — Нас тебе вполне заменяет твой сраный Париж! Тебя с твоим консерваторским образованием вполне устраивает роль гувернантки и апартаменты дворницкой в доме чиновника департамента по атомной энергии Боннэ. Зачем иметь собственного ребенка, когда есть чужой? Ты же у нас диссидентка, тебя не устраивает Москва, которая в последние годы отличается от Парижа разве что большими свободами. Здесь тоже круглые сутки работают магазины с теми же продуктами, которые ты покупаешь в маркете на Елисейских полях. Только здесь они дешевле.
Я ждал, пока она переварит то, о чем я думал целых полгода, но что впервые сорвалось с моего языка. А все из-за этого мохнатого трезвенника, отказавшегося от бурбона: если бы и этот продукт мы разделили поровну, меня бы так не развезло. Хотя как знать, как знать — может, я еще буду благодарить его за это.
В трубке было слышно, как шелестят франки, улетающие в черную бесконечность.
— Что с тобой? — тихо спросила Валерия. — Ты заболел?
— Нет. Я в здравой памяти и твердом рассудке, как никогда.
Ночь пронзили гудки отбоя. Я сварил густой кофе, наполнил японский термос с небьющейся колбой, купленный проездом в Цюрихе (сейчас таких термосов в Москве — пруд пруди), и отправился в свое бюро.
Главное лекарство от тоски — постоянная занятость, а для того чтобы быть занятым как можно больше, нужно как можно меньше спать. В три часа ночи я развел клей, раскатал на досках рулон обоев и принялся за работу. Я понял секрет: для того, чтобы бумага прилегала плотно и узор на отдельных полосах совпадал тютелька в тютельку, нужны три вещи: ночь, одиночество и желание от него избавиться. За три с половиной часа, напевая «Из Франции два гренадера», я справился с работой, над которой мучился полторы недели. Когда стремянка, доски, обрезки, ведро с клеем, кисти и прочее, что не имело отношения к будущему бюро, было вынесено прочь, я вымыл паркет, окно, двери и, стоя посреди офиса, мысленно расставил столы с компьютерами, определил место для оружейного сейфа, прикинул, куда посажу секретаршу.
Здесь не найдется места для зеркала в бронзовой раме, не будет софы и журнального столика с рекламными проспектами дизайнерских фирм, никаких кофеварок и самоваров — здесь не засиживаются и не отдыхают, здесь получают информацию, оружие, необходимую аппаратуру и уходят работать. Я, два агента и секретарша; три надежных маневренных автомобиля, режим работы — круглосуточный. Самый простой способ разбогатеть: не жрать ложками икру и не носить костюмов от Юдашкина, если у тебя на это нет денег.
Я превращался из собаки в бизнесмена.
Кто-то постучал в дверь кулаком. Такой стук в половине седьмого утра не предвещал ничего хорошего, но уж и на том спасибо, что не стреляли.
10
На пороге стоял мужчина за сорок, в фуфайке, надетой на несвежую клетчатую рубаху. Невысокого
— Вы хозяин этой конторы? — густым прокуренным баритоном поинтересовался гость.
Руки, которые он не вынимал из карманов фуфайки, настораживали.
— Я.
Он снова замолчал, кивнул в ответ на какие-то свои мысли, переступил с нога на ногу.
«Может, ему в туалет нужно?» — подумал я.
Молчание затягивалось. Он замер, как прыгун-первогодок, забравшийся на десятиметровую вышку и вдруг оробевший.
— Вам сотрудники нужны? — поинтересовался хрипло и почему-то потупился.
— Кто? — я ожидал, что он выстрелит в меня, попросит денег или предложит услуги отделочника, наглядевшись в окошко, как я клею обои.
— Ну не знаю, кто. Могу сторожить. Или агентом, — он снова посмотрел на меня, но теперь его взгляд уже не был настороженным, в нем я прочитал безразличие подневольного.
— Ты кому крышу делаешь, мужик? — догадался, где зарыта собака.
Какая-то группировка внедряла в мою контору своего «быка», чтобы брать дань под видом его заработной платы. Фокусы эти были мне хорошо известны, и я давно готов дать отпор: не хватало детективному бюро делиться с бандитами!
— Себе, — со спокойным достоинством ответил визитер. — Зима на носу, холодно без крыши-то.
В голосе его заиграли железные нотки злости с примесью отчаяния; чуть заметное волжское оканье скрадывалось напевностью речи; там, внутри его, происходила какая-то адова работа, из глубины выглядывала сотая часть айсберга, как у человека, долгое время вынужденного жить среди чужих.
— Ты кто по профессии? — улыбнулся я, попытавшись хоть ненамного растопить айсберг.
Он сверкнул глазами, сплюнул и, поежившись, поднял воротник фуфайки.
— Мент! — отрезал зло, словно хотел оскорбить меня давно привычным и ничего не значащим жаргонным словечком.
От промозглого утреннего холода он здорово продрог в сырой, хотя и не по сезону теплой одежде.
— Войди, — отошел я в сторону, пропуская его в контору.
Он пожал плечами, дескать: «Ну, если тебе так хочется», и вошел.
Я налил в крышку термоса горячего кофе, он взял, но не пил, а грел руки и дышал забытым запахом, будто это был ингалятор. При электрическом освещении он выглядел несколько моложе.
— Как зовут? — спросил я.
— Решетников, — односложно ответил он и отпил глоток кофе.
— Маловато для знакомства.
— Викентий.
— Уже лучше, — я протянул ему руку: — Столетник Евгений.
Его ладонь была все еще холодной и состояла из костей и кожи — прямо кастет какой-то, а не ладонь. Еще я обратил внимание на его пальцы — иссиня-черные, в шрамах или трещинах, с широкими и короткими ногтями. На тыльной стороне ладони блестело пятно как от вытравленной кислотой татуировки.