Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
— Что это с руками? — осторожно спросил я.
— Фигня, — поморщился он, — пацаны пороховую ракету замастырили, а запустить не сумели. Вовремя выхватить успел.
Выжимать из него ответы было все равно что пасту из замерзшего тюбика. У меня на это не оставалось времени.
— Видишь эти стены, Викентий? — применительно к нему «вы» прозвучало бы неестественно, точно так же, как из его уст — по отношению ко мне. — Это все, что у меня есть. Сторожить тут нечего, так что, брат, извини. Насколько я понял, тебе нужна серьезная работа.
Он, казалось, не слушал меня, пил мелкими глотками, зажмуриваясь и шумно выдыхая, и все покачивал
— Спасибо, — с сожалением вернул он пустую крышку и встал. — Все еще впереди — были бы стены! — И, спрятав руки в карманы, пошел к двери.
Что я мог сделать для неизвестного мне бывшего мента, каких в Москве тысячи — уволенных за пьянку, беззаконие или, наоборот, — подставленных начальством, просто честных и потому не вписавшихся в стройные ряды мздоимцев. Бюро «Шериф» — не «Армия спасения».
— Где искать-то тебя?
Он остановился.
— Искать меня не надо, — сказал вполоборота. — И виновного в смерти Рябчика не ищи: он повесился. По воровскому закону жить передумал, а по человеческому не дали.
— Откуда знаешь?
— Видел. Я и опергруппу вызывал. Ладно, будь!
Издержки работы частного детектива: захочет — расскажет, не захочет — промолчит. Нужна информация — купи, если хватит денег. А такие, как Решетников, не продаются — это я понял без переводчика.
Я долго наблюдал в окно, как он шел по улице — как моряк, которому до конца увольнения на берег осталось пятнадцать минут: денег уже нет, а раньше срока возвращаться на опостылевший корабль неохота. Он шел, наверное, насвистывая, гнал перед собой пробку или огрызок рваным башмаком; у перехода остановился, дождался разрешающего сигнала светофора, хотя улицы были пусты, и вскоре исчез из поля моего зрения и памяти. Шел восьмой час, дел предстояло невпроворот.
11
Вернувшись домой, я позвонил своей давней приятельнице, работавшей администратором гостиницы «Байкал». Девушкой она была не самого тяжелого поведения и администраторшей работала не всегда — в застольные времена ее коммуникабельностью пользовались как интуристы, так и те, кто им противостоял по долгу службы. Я с ней познакомился в кабаке «Прага» на Арбате, где служил некоторое время вышибалой…
— Здравствуйте, Ирина Анатольевна. Вас беспокоит Министерство иностранных дел, — начал я с напускной серьезностью.
— Женька, ты, что ли? — неуверенно попыталась угадать она.
— Совершенно верно, Примаков Евгений Максимович. Правда, я не припоминаю, чтобы мы с вами были так близки, — по-моему, я переиграл — она потеряла дар речи. — Ладно, Ира, пошутил. Столетник это, Женя.
— Ну и очень глупо пошутил. Ха! Примаков… За кого ты меня принимаешь?
— Я тебя принимаю за самую красивую, молодую и мудрую женщину. — Слово «мудрую» я произнес в последний момент вместо «опытную», вовремя сообразив, что мудрость и опыт для женщины не одно и то же.
— Я поняла, — ответила Ирина, нынче Анатольевна, — тебе нужен номер в гостинице или столик в ресторане.
— Я же сказал, что ты мудрая. Номер в гостинице. Одноместный. На фамилию Ямковецкая Илона Борисовна. Оформить со вчерашнего вечера на пару суток.
— Это твоя новая любовница?
— Нет, это моя тетя из Бельгии. Она прилетает из Брюсселя ровно в полдень.
— Оплата в валюте? Это хорошо. Что еще?
— Еще она как две капли воды похожа на меня. Так что если
Не знаю, как с мудростью, но долгая работа с бойцами невидимого фронта сделала ее сообразительной.
— Ты подведешь меня под монастырь, — сказала она, помолчав, — случись проверка паспортного режима — и я вылечу с работы в два счета.
— Ты и монастырь — вещи несовместные, как гений и злодейство, — ответил я и положил трубку.
…Да, так вот по поводу того времени, в которое я служил вышибалой в «Праге». Как-то вечером перед закрытием Ирочку пытались втащить в «Волгу» три подвыпивших азербайджанца. С ними ей ехать почему-то не хотелось, она стала упираться, и в этот момент я вышел на Арбат покурить. Азеры вели себя нагло еще за столиком, я чувствовал, что рано или поздно придется призвать их к порядку. Одному я сломал челюсть, другому вывихнул руку, а третьего запихнул в багажник. Когда подъехала ПМГ, все было кончено — Ирочка села в «Шевроле» и укатила с тремя грузинами, а меня на следующий день вышибли из «Праги», потому что азеры оказались высокопоставленными сотрудниками республиканского Совмина, один даже, по-моему, министром пищевой промышленности.
Не знаю, может, она предпочла грузина из религиозных соображений или бедные мусульмане не представляли интереса для ее лубянского начальства. Надо отдать ей должное — она проявила участие в моем последующем трудоустройстве и объявила себя моей пожизненной должницей. Эта банальная, давняя и совсем-совсем другая история, но какие бы ностальгические воспоминания она у нас ни вызывала — Гранта с Франклином Ирочке дарить придется.
Я вывел Шерифа, и пока он пасся на привязи, пробежал пяток кругов по школьному стадиону. Я всю жизнь куда-то бегу, бегу и не могу прибежать к финишу. Может быть, это и хорошо: трижды я грудью рвал финишную ленточку — когда умирал.
В девять часов ровно я был свеж, как дыхание переводчицы. На мне были серый спортивный пиджак, летние брюки, парусиновые туфли, тенниска и темные очки — я был похож на итальянца в России и русского в Италии, мне можно было дать от двадцати до пятидесяти и от года до пятнадцати сразу по всем статьям. Этот прикид я подбирал долго, присматриваясь к пиплу на Тверской, арабам в Монпелье и ценам в «Пассаже». Я был похож на автомобиль, один борт которого выкрашен зеленым, а другой красным, чтобы свидетели давали противоречивые показания. От меня пахло кремом «Миша» и смертью.
В девять часов двадцать минут позвонил Вадим Нежин и сообщил, что Артур Новожилов из информационного отдела «Альтернативы» с санкции Степанова даст мне необходимую информацию, если то, что мне надо, не будет находиться в сфере государственных интересов. Оставив Шерифа за старшего, я отправился за Ямковецким и приключениями на свою, мягко выражаясь, голову.
Толя Квинт, начинявший «шоколадку» ликером, обнаружил-таки ссадину на заднем крыле, оставленную пулей калибра 7,62, отделившейся от патрона с гильзой бутылочной формы, способной прошивать бронежилет, как игла швейной машинки «Зингер» — шелк. Толя Квинт не настолько был сыщиком, чтобы отнести царапину на счет клыков Шерифа, но он был деликатным человеком и промолчал. Заправленная под пробку машина домчала бы меня до «Альтернативы» всего за каких-нибудь сорок минут, если бы на Преображенке я снова не засек проклятый черный «БМВ» — самое назойливое из всех существ, которых я когда-либо видел.