Горсть патронов и немного везения
Шрифт:
— Борю ты сам знаешь, — вернул фотографию Карат, — а остальных впервые вижу.
Решетников понимал, что, если он и узнал кого-то — все равно не скажет, и настаивать не стал — сам ведь пообещал не интересоваться живыми.
«Итак, пятеро из одиннадцати, — подытожил, убирая фотографию. — Неплохо!»
— А почему Ямковсцкий на ту «стрелку» не поехал?
— Кто? Боря? — улыбнулся Карат. — Ну ты даешь! Боря к тому времени высоко взлетел. У него концы в московском правительстве были, а то и повыше.
— Как его убили, Потоцких?
— Ну, как… Просто. Съехались на Яузе — за «раковым» корпусом, неподалеку от Будайской. Вышли из тачек. Их бригадир Зверь
— Стрельбы не было?
— Была стрельба, но и Зверь, и Гриша приказали прекратить. Двоим нашим в бронежилеты попало, у них кто-то заорал — ногу прострелили, что ли. В общем, пошла месиловка, Грише по чану съездили, он упал. А тут откуда ни возьмись — три «Волги», крик в матюгальник: «Бросай оружие!» Сирены с Будайской — не иначе кто заложил. Все — по машинам…
— Что-то не сходится, Карат, — усмехнулся Решетников. — Получается, сдали вы Гришу?
Карат не возмутился и опровергать такого мнения не стал. Не спеша допил пиво, курнул:
— Я тебе сказал, Решетников, все, как было. Большего мне знать не полагалось. Был приказ: с ментами не заводиться. Стали бы Гришу отбивать — потеряли бы полкоманды. Менты бы начали шмалять, сибиряки — по ним, и мы бы в долгу не остались.
Уж кто-кто, а Решетников бандитскую психологию постиг основательно, снаружи и изнутри, слово «сдали» произнес вслух, потому что это соответствовало конечному результату. «Качки» же типа Карата, конечно, в планы Ямковецкого не посвящались: те, кто убил Потоцких, так обставили бойню, что рядовым бойцам было невдомек — просто бросили подельника и разбежались, как бросали многих и почти всегда при малейшей опасности. Даром, что ли, бандиты? Не идейные, «все за одного» — не про них. Каждый выживает в одиночку, руководствуясь девизом: «Победителей не судят, а о побежденных не вспоминают».
— Как по нотам, — кивнул Решетников. — Отбили стоянку-то?
— А как же. Больше они к нам не совались. И с Ярославского их потеснили.
— После того, как Потоцких схоронили?
— Да. Его в чьем-то гараже нашли, с отверткой в сердце. Ребята хотели Зверя взять, но Ямковецкий запретил. Сказал, что из тюрьмы от Бурого «малява» пришла. Чуть позже, в декабре, «пиковые» поперли на отель «Останкинский» — ресторан с сибиряками не поделили. Вот там была сеча — по восемьдесят боевиков выставили. Не подоспей мы — чеченцы с азерами бы объединились.
— Значит, вы объединились с сибиряками»?
— А по-твоему, нужно было уступить «пиковым»?
— Ну патриоты, етит!.. — сплюнул Решетников. — Где там Российской Армии!
— Фуфло это все, — признался Карат. — Зверь с Ямковецким встретились, покалякали, команду спустили.
— А если бы он с Аслаханом покалякал?
Карат не ответил, затушил окурок с оплавленным мундштуком.
— Зверь теперь где?
— Зверь теперь в раю, — ответил Карат и встал. Следом поднялись остальные. — Вот здесь его, у кафе «Фиалка», положили. Рядом с его «БМВ» вшивая тачка стояла — старенькая «Шкода». А в багажнике — бомба с радиоуправляемым детонатором на восемьсот грамм тротила. Ахнуло так, что в кафе стекла повылетали.
— Кто?
— Не знаю. Но делом занимались гэбэшники.
О том, что Зверя пришили, тогда еще старлей Решетников знал, но в подробности вникать не было нужды.
— На Даниловской в ресторане «Невод» официантом брат Потоцких Эдик, если что — обратись к нему. А я тебе все сказал. Будут личные проблемы — заходи, поможем.
— Что
Все снова заржали, но Карат слова его воспринял серьезно:
— Когда в тюрьмах да на зонах кормить лучше станут. Там от голода эти мысли приходят — выйти бы на волю, захомутать кафешку да нажраться вдоволь, а потом можно и снова на нары.
Захлопали дверцы, и все три «восьмерки», укомплектованные бойцами заматеревшего Карата, укатили по Богородскому шоссе. Решетников встал, подошел к окошку, из которого подавали пиво и вкусно пахло сосисками.
— Мне нужно позвонить, — сказал толстому буфетчику.
Тот покорно протянул ему трубку сотового телефона.
«Один из них, — догадался Решетников. — За босса меня принял».
Столетник по-прежнему не отзывался…
Глава вторая
1
В одном японском энциклопедическом словаре написано: «ВОДКА — русский национальный напиток. 1200 мг — смертельная доза». Я чувствовал себя, как японец, выпивший 1200 смертельных доз. Едва мне удалось приблизительно установить, что жив, как я тут же об этом пожалел. Возникло острое желание позвонить в милицию, но под руками не оказалось телефона. Рук тоже поблизости не оказалось: они были связаны, заведены за лопатки и приторочены к шее, причем в качестве перевязочного материала использовался буксирный трос, Ноги были также связаны, согнуты в коленях, колени подведены к подбородку. Попытка открыть глаза оказалась тщетной, все равно я ничего не увидел — не то ослеп, не то находился в гробу, а может, и в посылочном ящике, но кондиционера здесь не было — это точно. Судя по тряске, меня уже куда-то пересылали. Тошнота и головная боль сопровождались рвотными спазмами, все нутро будто выжгло серной кислотой. Несколько раз я пытался включить сознание, но срабатывал какой-то автоматический выключатель, и падение в черную бездну продолжалось. В эти моменты я испытывал облегчение, однако инстинкт самосохранения срабатывал снова. По-моему, жизнь и смерть играли друг с другом в прятки, а я при этом просто присутствовал.
Жизнь выиграла — спустя еще некоторое время я осознал, что нахожусь в багажнике автомобиля, мчащего под откос по бурелому: меня то прижимало к передней стенке, то било о заднюю, в днище ударяли палки, пахло резиной, и где-то неподалеку урчал мотор. Либо меня везли убивать (но почему не сделали этого сразу?!), либо решили, что я мертв, и везли закапывать (но зачем тогда связали?).
Машина остановилась, я услышал, как захлопнулись дверцы с двух сторон, и через мгновение в глаза резанул небесно-голубой свет: лиц я не различал — те, кто упаковал меня сюда, воспользовались хлорацетофеноном, адамситом или другими полицейскими ОВ, после которых зрение восстанавливается не сразу. Двое выдернули меня из багажника на мягкую землю.
— Развяжи его, — услышал я голос над собой.
— Да на кой ляд его развязывать? Не все ли равно! — не соглашался второй, помоложе.
— Я сказал — развязать!.. — Наверно, этот был старше по званию — говорил негромко, но властно, как человек, привыкший к беспрекословному повиновению. Кто бы он ни был, мне он импонировал больше. Второй стал развязывать узлы.
— Ерепенился, — ворчал недовольно, — намертво затянул.
— Развяжешь — дай ему лопату, пусть копает сам, — распорядился старший, и я услышал удаляющийся хруст валежника под его ногами.