Горячая земля
Шрифт:
— Внимание, товарищи. Сейчас мы предоставим слово начальнику строительства Дружинину, — громко сказал Медведев.
Рабочие подошли ближе, чтобы лучше слышать начальника строительства.
— Дорогие мои друзья! — начал Дружинин сильным и мягким голосом. — Если бы я мог один пройти эту шахту, я бы сделал это. Тогда вы продолжали бы мирно жить, не зная ни сумасшедшей жары, ни повышенного давления, ни фокусов радиоактивности. Но такую шахту я не мог даже придумать в одиночку: одному это не под силу. Над ней думали сотни ученых, талантливых советских людей. Строим же ее не только мы с вами, а вся
— Человек бросил дерзкий вызов природе, — продолжал Дружинин. — И он добьется своего, потому что он советский человек. Нашим предкам было трудно научиться пользоваться огнем или придумать колесо, но они это сделали, потому что они были людьми. Сделаем и мы свое дело, и о нас будут вспоминать многие поколения наших потомков… Забудутся наши имена, но дело не забудется, так же как не забыты колесо и огонь…
Дружинин сделал паузу и окинул взглядом слушателей. Рабочие в белых и черных костюмах, инженеры, диспетчеры, лифтеры поднялись с мест и тесно обступили его.
Снаружи за толстыми стенками предохранительных створок прогрохотали взрывы. Дружинин переждал и заговорил снова:
— Я долго думал о том, может ли кто-либо из вас подойти ко мне и сказать: «Дружинин, мне больше не под силу. Что мне до грядущих поколений, когда то, что от меня требуется, выше моих сил». Нет, такого среди вас не найдется. А если бы и нашелся, я такого только пожалею. По-моему, нет чести выше и нет счастья больше, чем сделать невозможное во имя человечества. Только самые сильные и смелые могут работать в такой шахте, как наша. А вы, мои друзья, именно таковы. Дальше будет еще труднее и опаснее. Все, кто нездоров, ослабел телом или духом либо просто боится, могут получить работу на поверхности…
Звонок, возвещавший, что газы из забоя уже отсосаны, прервал Дружинина.
Створки предохранительной перегородки поползли в стороны и открыли голубоватую дымку главного ствола. Горячее дыхание шахты проникло внутрь прохладного зала. Сразу стало труднее дышать. У входа начали разгружаться пришедшие сверху лифты с материалами.
— С сегодняшнего дня, — продолжал Дружинин, — смена устанавливается в сорок пять минут. Назначаются четыре смены, ими будем руководить мы. — Дружинин показал на себя и на стоящих рядом с ним Ключникова, Веру и Люсю Климову. — Итак, друзья, — продолжал Дружинин, — кто остается с нами в шахте, чтобы земля поскорей расцвела садом для нашего советского народа, для каждого трудового человека?
В голосе Дружинина звучало глубокое волнение.
В зале настала тишина. Был слышен только легкий звон труб, которые сгружались с лифта.
Натруженные, мозолистые, обожженные руки шахтеров поднялись вверх.
— Мы все! — дружно раздалось в зале.
Глава девятнадцатая
Катастрофа
Подробности этого страшного дня Дружинин смог восстановить только среди зимы, сидя у печи, в которой догорали сломанные доски разбитого дома.
В воспоминаниях Дружинина этот день рассыпался на пестрые обрывки, на отдельные секунды, минуты и часы, никак не связанные между собой.
Было воскресенье 22 сентября — первый день работы по новому распорядку. Ключников и Вера руководили Работой в основном стволе, Дружинин и Люся Климова возглавляли
…Защитный зал. Смены встретились в перерыве и снова должны разойтись по забоям.
Дружинин смотрит на Люсю. Какая она тоненькая в черном шелковистом костюме шахтера! Она похожа на проворного темноглазого подростка, готового пуститься в рискованную экспедицию. Ни тени страха на лице, только легкая грусть в блестящих глазах.
Дружинину почему-то мучительно не хочется отпускать Люсю в забой. Ее смена должна работать на участке самой высокой радиоактивности.
— Я пойду с вами, Люся. Я боюсь, вентиляция недостаточна… Надо еще раз проверить давление и удлинить охлаждающую подстилку. Она коротка, я должен распорядиться.
Дружинин путается. Он старается придумать предлог, чтобы пойти в забой с Люсей.
— Я сама распоряжусь, — говорит Люся. — Неужели вы мне не доверяете, Дружинин?
— Передайте смену мне, мне не хотелось бы отпускать вас…
— Зачем же?.. Странный вы человек, — смеется Люся. — Чего будут стоить ваши приказы, если вы сами станете их нарушать! Я справлюсь со всем, не беспокойтесь…
Люся смотрит на Дружинина блестящими глазами.
— Знаете, чего мне захотелось, пока я на вас глядела? — говорит она. — Очутиться вдруг в Москве… Там сейчас, — Люся посмотрела на часы, — семь часов вечера. Люди идут с работы, гудят автомобили, звенят трамваи, шумит метро, улицы полны народа… Стать бы где-нибудь на углу и выбрать самого усталого и озабоченного из пешеходов: немолодого, согнутого тяжелыми годами войны, человека с усталыми глазами. Схватить его, перенести сюда и показать все, что у нас есть. И сказать: «Улыбнись, распрями плечи и делай свое дело легко и весело, товарищ! Это только один из подарков, которые готовит для тебя твоя страна. Это для тебя мы хотим сделать жизнь прекрасной, для тебя земля будет превращена в сад. Ты сам увидишь и сам почувствуешь это скоро, совсем скоро…» Это сентиментально, правда?
— Нет, почему же, — серьезно отвечает Дружинин, — и я там бы поступил так же… У вас хорошее сердце, Люся!
— Нет, нет, нехорошее. — Люся качает головой и протягивает Дружинину руку. — Ну, мне пора, через сорок пять минут я вернусь.
И она уходит. Ее тонкая фигура скрывается в лифте.
Забой. Он ревет и грохочет еще сильней, чем обычно. Машины грызут камень, камень кричит. Гудит, шипит, взрывается жидкий воздух, звенят и лязгают трубы охлаждения, охладители тянут их, как связисты телефонную линию во время боя.
Люди и машины мелькают среди пара, словно тени, затеявшие дьявольскую пляску среди камней, мерцающих причудливыми полосами и пятнами радиоактивной флюоресценции.
Раскаленный камень поддается, уступая соединенным усилиям людей и машин. Он сопротивляется, визжит, обдает людей палящим дыханием, осыпает осколками, пытается сжечь струями горячего газа. Но напрасно: люди и машины сильнее. Они наступают.
Четверть метра, полметра, метр каменной толщи преодолены.
Еще полметра, еще метр. Еще десяток скважин в только что обнажившемся камне.