Горыныч 3.0. Инициация
Шрифт:
Кабинет психолога располагался в дальнем «закутке» школы, почти у второго, практически всегда закрытого чёрного входа. Это не было полноценным классом, скорее переделанной кладовкой или бывшим хоз-бытовым помещением, потому что окно, выходящее во внутренний двор, было на две трети заложено кирпичами. Так что здесь даже при отсутствии штор и в самую солнечную погоду царил полумрак, а подоконник был переделан во что-то похожее на встроенный книжный шкаф, маскируя кладку белых силикатных кирпичей за стеклом. В их квартире кухня была побольше и, конечно же, посветлее. Полина Геннадьевна постаралась придать этой каморке, которую школьники прозвали «мозгопыточная», некий уют,
Она глубоко вздохнула перед дверью, которую покрасили коричневой краской поверх облупившейся старой, и подавила желание отколупать чуть торчащий кусочек, вместо этого решительно постучав.
— Да-да, открыто, — Ожега дёрнула ручку на себя и вошла в мозгопыточную, чуть поморщившись от концентрированного химического запаха лаванды, от которого сразу запульсировало в висках.
В каморке не было батарей, то ли забыли довести, то ли посчитали, что для хранения всякого школьного барахла вроде мётел и лопат, тепла не требуется, так что у психологички стоял обогреватель. Какое-то время назад в школе проходил ремонт, во всех классах и окнах, которые выходили на улицу, заменили стеклопакеты, там открывались форточки. Но кабинет Полины Геннадьевны в этом смысле обошли стороной, заложенное окно было старым, стекло — сплошным, и открыть окно здесь оказалось невозможным. Они правда бывали здесь достаточно часто, чтобы успеть узнать об этом месте всё и выслушать кучу жалоб. В итоге из-за отсутствия батарей и нормального проветривания одна из стен слегка отсыревала и пахла соответствующе — чем-то не слишком приятным. Чтобы заглушить запах, Полина Геннадьевна пользовалась специальными освежителем воздуха, предпочитая лаванду, так как она «успокаивала». Настоящая лаванда — успокаивала, но от химии Ожега ощущала лишь першение в горле. И каждый раз было ощущение, что преодолеваешь барьер.
— А, Ожега, проходи. Присаживайся, — оживилась Полина Геннадьевна, отрываясь от экрана компьютера и сбрасывая с плеч красно-полосатый палантин.
Ожега сделала полтора шага и села на короткий бирюзовый диванчик, который можно было смело считать широким креслом. В кабинетах психотерапии должно было быть как-то успокаивающе, всё бежевое или типа того, но здесь наоборот было много ярких деталей. Насколько Ожега помнила из предыдущих разговоров психологички, диван той достался по случаю, но он был настолько чужеродным в «школьной классике», что пришлось под него сделать ремонт. Благо администрация дала на это добро и вроде Полина на свои деньги всё сделала и обставила в позапрошлом году, до этого в мозгопыточной был реальный страх и ужас, только цепей по стенам не хватало.
— Во время «окна» у половины вашего класса у меня был сеанс с Оляной, — прервала вялые мысли Ожеги Полина Геннадьевна, которая развернулась и подкатила своё кресло на колёсиках чуть поближе: кабинет психологической помощи был настолько мал, что рабочий стол стоял поперёк, вдоль стены, иначе совсем не оставалось бы места.
Ожега кивнула. Они с Озарой изучали английский язык, а Оляна захотела учить французский. «Француженка» частенько, особенно в зимнее время, брала больничные из-за своих маленьких детей, так что у той группы случались «окна». Поговаривали даже, что после нового года школа и вовсе откажется от изучения других языков, кроме английского, так как, во-первых, замены француженке не было, а во-вторых, в гороно считали, что детям лучше плохо знать азы английского, чем хорошо бесполезный французский.
— А сейчас я хотела переговорить с тобой,
— Чтобы не получилось, как в тот раз? — оборвала её Ожега, чуть поёрзав. Короткий диван был довольно глубоким, и явно подразумевалось, что на него забираются с ногами или спят калачиком, но приходилось просто сидеть, не облокачиваясь на спинку. — Вы уже однажды доставили много проблем от того, что поверили Оляне. И нашу семью замучили проверками социальные службы. Которые, кстати, ничего криминального не обнаружили. Как бы вам ни хотелось.
Ещё бы они что-то нашли… кроме книг со сказками в комнате Оляны.
— Да… — Полина Геннадьевна немного смущённо потупилась. Она была ещё совсем молодая, сразу после обучения попала в их школу. — Я думаю, что Оляна как бы иносказательно просит о помощи. Порой подростки не справляются… и уходят в мир фантазий.
— В любом случае, это её личное дело, вам разве так не кажется?
— Вы отличаетесь от обычных подростков, это провоцирует конфликты и недопонимание, — психолог чуть наклонилась, как бы доверительно сказав: — ты сильная девочка и можешь не обращать на это внимания, а вот Оляна явно не справляется.
— Оляна с детства была такой… — подбирая слова, сказала Ожега. — Открытой. Мы не собираемся ни лечить, ни переделывать её. Это её способ общения с миром, а никакой не крик о помощи. Так что в своих оценках вы ошибаетесь.
— Я думаю, что твоей сестре нужна поддержка, — продолжала гнуть свою линию Полина Геннадьевна. — Оляна нежная, ранимая и внушаемая девочка. Она верит всему, что говорят ей старшие… и беспрекословно подчиняется чужой воле. Меня не может не беспокоить эта созависимость… Особенно в свете того, что Оляна рассказывала о некой инициации, которая вам троим предстоит.
— Мы не состоим ни в какой секте, если вы об этом изо всех сил намекаете, — вздохнула Ожега. — И наши родители не состоят. И даже бабушки и дедушки.
— Иногда люди этого попросту не осознают, — мягко сказала Полина Геннадьевна. — Особенно дети. Так что за инициация? Что под этим подразумевается? Это опасно? Оляна выглядела взволнованной…
Ожега шумно выдохнула.
Вот ведь любопытная человечка! Да ещё и вопросы задала практически прямые!
— Можно подумать, вы не волнуетесь перед каким-нибудь торжеством, — постаралась как можно ровнее ответить Ожега. Повезло, что вопросами её просто засыпали и, значит, можно ответить не на все. — Да ладно вам, Оляна волнуется как перед контрольной, так и перед нашим днём рождения. Так что её «инициация» — это вступление во взрослую жизнь. Наше детство официально закончится, и, думаю, Оляне жаль, что она повзрослеет. Вот и паникует.
— В пятнадцать лет? — не поверила ей психолог. — Дети у нас детьми до восемнадцати считаются. Официально.
— Ну, это, можно сказать, как в славянских сказках, — пожала плечами Ожега, решив вставить и свои желания. — У нас выпускной девятый класс к тому же, и папа с мамой сказали, что после общего дня рождения мы сможем как бы сами всё решать в своей жизни… Например, куда поступать, что делать дальше и всё такое. А ещё что делать со своими волосами: красить, или подстригать, или так оставить. Ну и одежду носить… по желанию.
— То есть, — моргнула Полина Геннадьевна, — после ваших пятнадцати вам разрешат…
— Мы в своей семье будем считаться взрослыми, — кивнула Ожега. — И у нас в семье принято держать слово. После этой самой «инициации» мы сможем выглядеть иначе. А я хотела бы пользоваться косметикой… И Оляна очень волнуется и, возможно, не хочет ничего менять или переживает, что ей не пойдёт… Вот и звучит этот ваш «крик о помощи». Лучше бы вы ей журналы моды подсунули, чтобы она развеялась.
— Да… глупо получилось, — смущённо покраснела психолог.