Господа офицеры
Шрифт:
— Чем?... Портянками стираными?
Скинул калека со спины сидор, развязал узел, стал внутри рыться.
Подле него половой стоит, с ноги на ногу мнется, не знает, чего делать.
— Вот! — говорит калека. Тряпицу разворачивает и что-то из нее вытаскивает. — С германского фронта привез. Хотел домой отвезть, да, видно, все равно не сберечь.
Часы. На цепочке. Золотые. Немецкие.
Из дальнего темного угла метнулись быстрые, острые взгляды.
Деловые ребятки часы углядели, теперь решать станут,
— Сколь за них дашь?
Половой враз лицом изменился — заулыбался под ручку калеку подхватил.
— Опосля договоримся, а пока садись, служивый, грейся. За тепло, чай, денег не просим!
Сел калека за стол — огляделся.
Народу в трактире немного, в углах, в тени смутные личности хоронятся, кто — так сразу не разглядеть, в закутке, на стол лицом упав, какая-то девка спит, против — три пацана фартового вида, поодаль артель строителей, в ноги ящики с инструментами поставив, чинно кушают. И боле никого...
Да только вряд ли все здесь — где-то, верно, есть другой зал. На Хитровке всегда так было, всегда с двойным дном — наверху все чинно-благородно, все согласно циркулярам градоначальства да под неусыпным надзором околотошного, а как свой придет, половому мигнет да гривенник ему сунет, тот счас его в укромное место сведет да дверцу тайную отворит — там-то самое гульбище и идет! Там ни градоначальников, ни закона, там гул голосов, пьяные крики, песни, драки, поножовщина... Схлестнутся, ткнут друг дружку под ребра или череп раскроят, тут же покойника за ноги сволокут да через тайный ход на улицу вынесут, чтобы где-нибудь неподалеку бросить али в Яузу спустить. Кровь замоют — и снова тишь да гладь, будто бы и не было ничего! Снова гульба пошла, до нового покойника!
И теперь — тоже. Наверху пустой чай, собачьи потроха да прокисшая капуста, а там, внизу, все, чего душа пожелает! Там фартовые гуляют и, верно, Федька с ними!...
Сидит калека, щеки руками подперев, сомлел, дремлет.
Даже не вздрогнул, как хлопнула входная дверь.
Дохнуло улицей.
В белых клубах морозного пара возник на пороге кто-то огромный, шумный, в богатой шубе до пят, с белыми сугробами на плечах и на шапке. Затоптался на месте, сбрасывая снег.
У деловых ребят в углах челюсти до самых столов отвисли.
Опачки! Кто ж это такой сюды заявился-то? Кто такой смелый?...
Стоит на пороге купчина, сам дороден, шуба соболья, трость серебряная. Нюхает воздух, морщится, оглядывая свысока грязное помещение и редких посетителей.
Эк куда его занесло-то!
— Эй, человек!... Подь сюды!
Стремглав подскочил половой, склонился в почтительном полупоклоне.
— Чего изволите?
— Водка есть? А то околел я вовсе! Да не
— Откуда ж, ваше вашество? Ничего теперь нету. Известно — голод-с...
— Врешь, каналья! — не верит, шумит купчина. — Не может такого быть, чтобы не было! Знаю я вас, шельмецов!...
— Как перед богом!... Совсем ничегошеньки, — махом крестится, обернувшись на черную, законченную икону в углу, половой. И честные глаза таращит.
— Бога-то не поминай — чай, не в церкви! — гудит купец. — Ты лучше у себя под прилавком пошарь может, и сыщется чего! А я не обижу.
— Разве только из хозяйских запасов... Берегли для себя, для крайнего случая...
Враз появляется графин николаевской водки, тарелочка с нарезанной ломтиками и кропленной маслицем селедочкой и цельными солеными огурчиками.
— Вот и славно! — бубнит купчина, падая за крайний стол, метя полой шубы грязные, заплеванные полы.
К нему, сладко улыбаясь, потянулись из углов фартовые.
— Компанию не составите?... В шашки сыграть али в картишки по маленькой переброситься интереса не имеете?
— И то, пожалуй...
Подставляют плечи, руки, увлекают за собой в дальний угол, надеясь раздеть игрой до исподнего.
— Эй, ты!... — манит пальцем купец.
На цыпочках подбегает половой, выгибается вопросом, услужливый, готовый хоть сапоги лизать.
— Ежели меня человек спрашивать станет, скажешь, что там я, — указывает в угол купец.
— Не извольте беспокоиться! — сладко улыбается половой.
Знает, шельма, что через час ни шубы у купца, ни спеси не останется. Что сам же он вышвырнет его голого и босого на улицу. Уже без всяких улыбочек. Знает, а не предупредит, не остережет.
Все здесь сыграно, всяк свою роль назубок знает.
— Разрешите представиться — Предрайкоммунхоза, — кивает головой один из игроков, пузатенький верткий господин с бегающими глазками. — Нахожусь в Москве по делам службы.
— Начальник милиции города Забубнова...
А раньше все больше представлялись баронами, тайными советниками и офицерами лейбгвардейских полков, следующими из Петербурга в свои поместья на Тамбовщине. А то и особами духовного звания, отчего в рясы рядились и кресты на шею вешали.
— По рублику изволите-с?
— Валяй! — кивает купчина.
Метнули банчок. Повезло купчине — с ходу треху выиграл.
И тут же еще пятерку.
— Ах, какой вам фарт идет!... Может, поднимем ставочку на рублик?
— А чего на рублик, давай уж сразу на сто!...
Пошла игра — лица раскрасневшиеся, азартные...
Из коридорчика, что в отхожее место ведет, тенью выскользнул незаметный, невзрачный пацаненок на вид годков тринадцати. Огляделся по сторонам, подошел к половому, спросил что-то. Тот кивнул в угол на купчика.