Господа Помпалинские
Шрифт:
— Ба! — воскликнул, подходя к ним, Книксен. — То ли вы еще запоете, когда животы подведет.
— Maman! — обратился младший сын к пани Джульетте. — Я вижу, вы затеваете что-то…
— Chut, Ladislav! [315] Дома все объясню…
— Не плачь, Юлися, не то бабуся рассердится! — шептала на ухо дочке Романия.
— Холодно, мама! Ух, как холодно!
— Бррр! Холодище! — вздрогнула Сильвия.
315
Тсс,
— Ой-ой-ой, как холодно! — заныли Тутунфовичи.
— У-ух! — как пчелиный рой, загудели гости; только Ворылло, дуя без стеснения на руки, простодушно говорил Павлу:
— Вот беру грех на душу, езжу сюда и мерзну. Провалиться мне на этом месте, если не превращусь здесь когда-нибудь в сосульку. Да что поделаешь? Говорят, надо ездить ради детей, вот и езжу. Но видит бог. лопнет мое терпение в один прекрасный день, и тогда на аркане меня сюда не затащишь!
Между тем гости переступили порог столовой, где уже восседала за столом генеральша, и перешептывания, жалобы и дрожь прекратились.
— Кажется, сегодня здесь немного прохладно! — воскликнула она при виде входивших. — Вам не холодно, гости дорогие? Ась? Сама-то я никогда не мерзну, но вы, мои дорогие…
— Нет, что вы, тетушка…
— Нисколько, бабуся…
— Совсем не холодно…
— Мне так даже тепло…
— Удивительно, до чего здесь печки хороши: такие большие комнаты — и всегда тепло…
— Да, да! Я уже давно подумываю, как бы свои переложить по здешнему образцу…
От таких заверений глаза у генеральши загорелись и забегали по сторонам. Тихо засмеявшись дребезжащим смехом, она еще глубже стала тискать в рот носовой платок.
— Что до меня, то к холоду я, сударыня, очень чувствителен, и по-моему здесь довольно прохладно, — подал последним голос Ворылло. — У меня руки совсем закоченели…
Разозленная дерзкой выходкой мужа, Сильвия совсем посинела. А генеральша, вытащив платок изо рта и впившись в Ворылло горящими глазами, выпалила:
— Руки холодные— сердце горячее! Сердце, значит, у вас горячее, сударь…
И, не договорив, обернулась к двери в гостиную, громко спрашивая:
— А где же граф Цезарий с Делицией? Куда они подевались? Почему их нет за столом?
«Почему»? Не так-то просто ответить… Дело в том, что, когда все направились в столовую, пани Джульетта — par m'egarde конечно, — ничего не сказала дочери и та осталась в кресле. Цезарий тоже. Тревожно озираясь на исчезающих за дверью гостей, он все смотрел на свою очаровательную vis-`a-vis, погруженную в созерцание бронзовой чеканной подставки от лампы. Уходить Це-зарию не хотелось, а оставаться тоже было неудобно.
«Хорошо бы пойти вместе с ней, — подумал он. — Но как это сделать? Она, кажется, и не собирается вставать».
Тут он вспомнил, что на званых обедах, где ему случалось бывать, мужчины подают
— Какая чудесная чеканка! — промолвила она, указывая пальчиком на бронзовую подставку.
— Да, очень красиво! — ответил граф, и с минуту они стояли неподвижно друг против друга: она с глазами, устремленными на лампу, он — на нее.
Последний гость уже исчез в дверях столовой. Дели-ция отвела взор от лампы и, опустив руки вдоль платья, медленно отошла от стола. Она шла так медленно, что у Цезария было достаточно времени на размышление. И он, с внезапной решимостью сунув шапокляк под мышку, подал другую руку величаво выступавшей девушке. Сердце у него бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди, когда прикрытая кисейным крылышком белая рука легла на черный рукав его фрака и тихий мелодичный голос спросил:
— Вы долго пробудете в наших краях?..
— Да… Нет… Не знаю…
— Потому что, если вы не очень скоро умчитесь опять в этот свой высший свет, который я знаю только по рассказам… — продолжала Делиция, потупив глазки и очаровательно улыбаясь.
— Мне бы хотелось как можно дольше не уезжать отсюда! — вырвалось у Цезария.
— …то, быть может, посетите своих соседей? — закончила Делиция. — Мама всегда рада гостям, и нам будет очень приятно…
— С удовольствием… — начал Цезарий, но Делиция перебила его с кокетливой улыбкой.
— Ах, обманщик, разве это может вам доставить удовольствие!
— Клянусь вам! — горячо воскликнул граф, и с этими словами они вошли в столовую.
Все места за столом, кроме двух, были заняты, и молодая пара уселась рядышком. Соседом Цезария с другой стороны оказался Ворылло; дальше сидел Павел, который, наклонясь за его спиной к Цезарию, шепотом спросил:
— Почему ты не оставил шляпу в гостиной?
Цезарий сконфузился и хотел уже вскочить из-за стола, чтобы избавиться от злополучной шляпы, но тут Ворылло обернулся к нему и сказал без обиняков:
— Поздравляю, граф; от души рад, что вы не продали Малевщизну.
Это помешало Цезарию исполнить свое намерение, и, окончательно сбитый с толку, он положил шляпу на колени, промямлив:
— Я тоже доволен… я люблю деревню, особенно Малевщизну…
— Грех не любить такое имение! — заключил Ворылло.
В стороне, на маленьком столике, Леокадия из большой серебряной миски разливала суп по тарелкам настоящего саксонского фарфора. Амброзий разносил тарелки со странной розовато-мутной жидкостью, в которой плавало несколько сиротливых крупинок. Гости дружно взялись за ложки и с аппетитом (быть может, притворным?) принялись хлебать тепловатую водицу. Только Ворылло, отведав это непонятное на вид и вкус кушанье, преспокойно отложил ложку и продолжил начатый разговор: