Господин следователь 6

Шалашов Евгений Васильевич

Напротив меня подсудимый — грустного вида дедок с окладистой бородой и солидной лысиной, в рясе и с наперсным крестом. Что ж, человек небогатый, иной одежды нет. И сана, как отмечалось выше, его никто не лишал. Рядом с ним защитник — Сергей Петрович Куликов. Тот самый страшный присяжный поверенный, двоюродный брат зятя всемогущего генерал-губернатора Москвы господина Долгорукова. И еще — бозишвили. Подсудимый, хоть его и доставили под конвоем, содержится не в клетке для особо опасных, а совершенно открыто. Служивый, доставивший задержанного, сидит в углу, дремлет. У него с собой даже ружья нет.

Адвокат Куликов

не производит впечатление страшного зверя-кошки — толстенький мужичина с бритым лицом. В это время представитель привилегированного сословия, да без бороды — редкость. Встречаются, разумеется, отдельные индивиды, вроде меня, но это исключение. Я опасался, что зал будет набит зрителями, жаждущими поглядеть на бесплатное развлечение, но народа было не так и много. Вон, даже свободные места имеются. А на что здесь смотреть? Что слушать? Не убили, не изнасиловали. Подумаешь, украл батюшка священный сосуд из храма, что тут такого? И товарищ прокурора для публики незнакомый, и защитник — не Плевако и не Урусов. Скучно.

Правда, двое из числа зевак держат при себе раскрытые блокноты. Не иначе — журналюги. Рожи у обоих скучающие, но видимо, судебные репортеры, не сумевшие на сегодня отыскать добычу покрупнее. Явно не Гиляровские.

А я опять начал вспоминать уголовное дело, едва ли не постранично. Нет, это на месте, то — на месте… Но что-то отсутствовало. Что именно?

Председательствующий, привычно прокашлялся и начал:

— Итак, господа, сегодня, 5 июня 1884 года Московский Окружной суд, в составе товарища председателя Окружного суда Терентьева, членов суда Томашеского и Егорова, разбирает уголовное дело по обвинению отца Петра, — сделал паузу Председательствующий, — запрещенного в служение, именуемого во время рассмотрения дела Васильевым Петром Петровичем. Вышеупомянутый Васильев обвиняется в том, что 14 декабря 1883 года, в утреннее время, проник в алтарь храма Успения Богородицы и совершил оттуда кражу дароносицы, изготовленной из серебра с позолотой, оцененной в 300 рублей, чем совершил преступление, предусмотренное статьей 241 Уложения о наказаниях Российской империи о святотатстве. Имеются ли у присутствующих вопросы, замечания в начале процесса?

— Имеются, господин председатель, — встал со своего места присяжный поверенный. — По моему мнению, материалы дела свидетельствуют о том, что его следует рассмотреть не на заседании Окружного суда, а передать Мировому суду. Сумма заявленного ущерба в 300 рублей соответствует подсудности именно Мирового суда, а украденная вещь, фигурировавшая в деле является не Священным предметом, а лишь освященным.

— Господин присяжный поверенный, — повернулся к нему Терентьев. — Мы с вами рассматриваем дело не о краже церковной свечи, которая, как известно, является именно освященным предметом, а дароносицы, которая относится именно к перечню Священных сосудов, использующихся при совершении таинств. Поэтому, данное дело подсудно суду присяжных.

Странно. Даже мне, человеку не очень-то воцерковленному, известна разница между предметом священным и освященным.

Господин Терентьев опять сделал паузу, кивнул секретарю:

— Будьте добры, огласите список участников процесса.

Секретарь еще раз назвал фамилии судей, присовокупив к этому их чины, представил обвинителя (и так знаю), защитника (помню), а потом, беглой скороговоркой

принялся перечислять присяжных заседателей, называя фамилии и сословную принадлежность каждого. Я, хоть и слушал краешком уха, попытался как-то систематизировать качественный состав. Получилось, что половина — московские мещане, а остальная половина — сборная: два купца, один дворянин, один отставной чиновник и один крестьянин. Крестьянин-то откуда взялся?

Свидетели со стороны обвинения — отец Николай Соколов, городовой Сангин и божедомка Арина Лыкова на месте. Пристава Ермолаева я вызывать не стал. Коллежский секретарь только оформил документы, но ничего интересного он бы сказать не мог. Свидетели со стороны защиты не заявлены.

— Господин обвинитель, будут ли у вас ходатайства об отводе кого-то из господ присяжных заседателей? — задал мне вопрос господин председательствующий.

— Никак нет, — бодро встал я со своего места, выказав уважение к суду.

Я какие у меня могут быть отводы? Присяжных не знаю, так что, без разницы.

— У защиты имеются возражения против кого-либо из присутствующих? — поинтересовался председатель. — Устраивают ли вас присяжные заседатели?

Судя по лицам присяжных, им ужасно хотелось, чтобы у прокурора или у адвоката появился отвод. Верю. Мне бы тоже не хотелось просиживать тут целый день, слушая всякую галиматью. Но адвокат, не вставая с места, только ручкой махнул — дескать, возражений нет. Защитник вставать не обязан, но все равно — цапнуло хамоватое поведение.

— Имеются ли у защиты возражения против обвинителя — помощника прокурора Московского Окружного суда, господина Чернавского?

— Господина Чернавского? — переспросил защитник, развалившись на стуле. — Ивана Александровича?

— Совершенно верно.

— Если Ивана Александровича, то нет, — опять помахал рукой Куликов. — Защита не имеет отвода к господину помощнику прокурора. Как по мне — так хоть Иван Александрович Чернавский, хоть Иван Александрович Хлестаков.

Среди присутствующих зрителей и присяжных заседателей пронесся короткий смешок.

Значит, вот оно как? Господин Куликов, ищущий болевые места у обвинителей, прощупывает меня на предмет моей болевой точки. Стало быть, хочет, чтобы у присяжных заседателей мое имя и отчество ассоциировалось с героем комедии.

Может, мне тоже ответить чем-то похожим?

Сергей Петрович Куликов… Помню, что Сергеем Петровичем звали декабриста Трубецкого. А кто у нас еще в Сергеях Петровичах ходит? Еще Боткин, но это слишком роскошно для нашего Куликова. А Куликовы какие есть? Парочку припомню, но они оба из моего времени, не подойдут. А говорить что-то о куликах, сидевших в болоте… Фи, моветон.

Можно бы быстренько самому придумать какого-нибудь литературного персонажа, обозвать его Сергеем Петровичем — хрен проверишь, только зачем? Не станем мы уподобляться странному адвокату, значит — и троллей кормить не станем.

— Огласите обвинительный акт, — приказал Терентьев и секретарь принялся оглашать.

Из обвинительного акта — мог бы секретарь читать и повыразительнее, не так монотонно, не узнал ничего нового, потому что его уже читал. Но, на всякий случай напоминаю: священник, запрещенный во служение, проник в алтарь и похитил оттуда дароносицу — священный сосуд, в котором приносят святые дары больным и увечным.