Господин следователь. Книга пятая
Шрифт:
— Случайно, — вздохнул Чижаков. Снова посмотрев на меня, сказал: — Вы же меня до сих пор не спросили — чей это револьвер?
Я только плечами пожал. До этого вопроса я бы дошел. Но, раз свидетель спрашивает, извольте. Задам я такой вопрос.
— Итак, кому принадлежал револьвер системы «Смит-Вессон»?
— Револьвер принадлежал… принадлежит? В общем, револьвер принадлежит мне. Я его приобрел в восьмидесятом году у пьяного ротмистра. Непорядок, разумеется, но почему бы не купить, коли за него три рубля просят? В оружейной лавке такой револьвер стоит дороже, да и не купить. Покупка оружия — преступление?
Я
— А вам он зачем? Для самообороны?
— И это тоже, — кивнул Чижаков. — Но более всего — для самоуспокоения. Я же, бывает, к концу гастролей десять тысяч везу, а то и больше. Мы же всю выручку в общий, так сказать, котел складываем. И за расходы я сам плачу — за гостиницу, за трактиры и прочее. Четыре месяца в дороге тяжеловато. И отдохнуть нужно, и выспаться, в бане помыться, постираться. И женщинам новое платье купить, вместо старого. Да и мужчинам нужны обновки. Но обо всех покупках и тратах сообща решаем.
— Да у вас настоящая коммуна! — не удержался я.
Думал, что импресарио не поймет, но он все понял.
— Именно так, коммуна! А как иначе? К этому привычка нужна, но так удобнее. Нет, разумеется, что-то по мелочи я выдаю, чтобы можно было какую-нибудь ерунду купить. Я, после каждого спектакля отчет даю — сколько потрачено, сколько выручили. А уже потом все оставшееся делим, когда в столицу возвращаемся. Сразу скажу, что мне полагается сорок процентов от общей суммы, но это никто не оспаривает. Все-таки — это моя идея, я и с помещением вопросы решаю, и с прочим. Так что, деньги большие, а с револьвером спокойнее. Правда, инцидентов каких-то — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, у нас не было, но лучше заранее быть готовым, а не после того, как петух жареный задницу клюнет. Раньше возил с собой старый кремневый, но он очень уж неудобный. А револьвер — красота! У меня для него и кабура есть.
Любопытненько. Он же говорил, что из чиновников, а слово кобура произносит, как кaбура. Это же социолект, принятый в армейской среде. Да и то, не во всей. Мой отец говорил правильно, с учетом норм русского языка, но кое-кто из его коллег именно так, через а. Еще приятель, ушедший после универа служить в полицию, тоже стал называть кобуру кaбурой. Но этот-то просто выделывался вначале, потом привык.
— А вы в армии служили? — полюбопытствовал я. — Кажется, по возрасту под всеобщую воинскую повинность попасть не могли.
— В 1855 году в ополчении был. Сами понимаете, добровольцем. Медалью «В память Крымской войны» на Владимирской ленте награжден. Вон, на такой же, как на вашем ордене, — кивнул импресарио на мой крестик.
— Ого! — восхитился я.
Все-таки, воспитание мне дали правильное и человек, ушедший воевать за свою страну, вызывал уважение. А у Чернавского, пусть и здешнего, на той войне дед погиб. Значит, это и мой дед.
— Да ну… — смутился Чижаков. — Незаслуженно я ее получил. Наша дружина даже до Крыма не дошла, в госпиталь с тифом слегла. Из ста человек тридцать богу душу отдали.
Об этом я только читал. Тиф и дизентерия в Крымскую войну косили русскую армию похлеще,
— Ну, здесь вашей вины нет, — покачал я головой. — Вас можно уважать уже за то, что вы на войну пошли. А уж что там дальше — все в руках божьих.
Вот теперь можно вернуться к главному вопросу. И я спросил:
— Неужели вы использовали на сцене настоящий револьвер? Если вы были в ополчении, каким-то навыкам вас научили…
— Про то, что раз в год и палка стреляет? — грустно улыбнулся Чижаков. — Про это помню. Но уверен, что дерево, оно точно не выстрелит. А пистолет у нас и на самом деле был бутафорский. Я его лично из дерева сделал, когда решили «Бесприданницу» ставить. Когда Карандышев стреляет в Ларису, я за кулисами петарду взрываю. А тут, как на грех, пистолет пропал. Куда деваться? Перед самым представлением некогда игрушку вырезать. Разрядил свой «Смит и Вессон», да Карандышеву, то есть, Василевскому и отдал.
— А патроны?
— А что патроны? — переспросил Чижаков. Сунув руку в боковой карман, вытащил из него пригоршню патронов и принялся раскладывать их на столе. — Перед представлением я револьвер разрядил, патроны прибрал. Вот, все пять штук. А мне больше и не нужно.
Я тупо посмотрел на смертоносные цилиндры, лежавшие на столе. Зачем-то спросил:
— Вам, стало быть известно, что следует заряжать пять патронов, а не шесть?
— Ротмистр, у которого я оружие покупал и посоветовал, — пояснил импресарио. — Мол — револьвер хороший, но лучше с ним осторожно обращаться. Мол — пусть одна камора остается свободной от греха подальше.
Так это что же такое получается? Кто-то зарядил полный барабан? Не несчастный случай, а преднамеренное убийство? Дела…
— Я, кстати, еще вчера хотел сказать, что патроны лежат у меня в кармане, но забыл, — повинился импресарио.
М-да, а ведь это и на самом деле очень важно. Но что бы изменилось, если бы я узнал об этом вчера? Раскрыл бы убийство по горячим следам? Вряд ли.
— Скажите-ка, а когда пропал бутафорский пистолет? Именно, что перед представлением? Или раньше? Или уже во время спектакля? Когда вы его в последний раз видели?
— Когда пропал? — на миг призадумался Чижаков. — Так я сказал, что перед самым представлением и пропал. В Кубенском — это село такое, неподалеку от Вологды, бутафорский пистолет точно был на спектакле, потом я его убрал. Вот, как реквизит с декорациями вносили, он тоже наличествовал. Точно помню, что с утра был на месте, лежал в гримерке… Ну, — поправился он, — не в гримерке, а в той комнате, что рядом со сценой. Мы ее ширмой на две части поделили — мужская и женская. А стол с реквизитом у дверей. Сразу скажу, что не видел, чтобы кто-нибудь к столику подходил и пистолет трогал. А потом смотрю — нет его. Кто стащил? И никого посторонних нет, а спектакль через пять минут. Пришлось свой револьвер доставать.