Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Фредерик мог бы многое ему возразить, но, видя, что Делорье теперь далек от теорий Сенекаля, он был полон снисхождения к нему. Он удовольствовался замечанием, что подобная система вызовет к ним всеобщую ненависть.
— Напротив, поскольку мы каждую партию уверим в своей ненависти к ее соседу, все будут рассчитывать на нас. Ты тоже примешь участие и займешься высокой критикой!
Нужно было восстать против общепринятых взглядов, против Академии, Нормальной школы, Консерватории, Французской Комедии, против всего, что напоминает какое-то установление. Таким путем они придадут своему
— И нас будут уважать, можешь не сомневаться!
Исполнялась давняя мечта Делорье — стать во главе редакции, то есть иметь невыразимое счастье руководить другими, вовсю переделывать статьи, заказывать их, отвергать.
Его глаза сверкали из-под очков, он приходил в возбуждение и машинально выпивал стаканчик за стаканчиком.
— Тебе надо будет раз в неделю давать обед. Это необходимо, пусть даже половина твоих доходов уйдет на это! Все захотят попасть к тебе, для всех это окажется средоточием, для тебя — рычагом, и вот — ты увидишь, — направляя общественное мнение с двух концов, занимаясь и политикой и литературой, мы через какие-нибудь полгода займем в Париже видное место.
Фредерик, слушая его, чувствовал, как молодеет, подобно человеку, который после долгого пребывания в комнате выходит на свежий воздух. Воодушевление товарища передалось и ему.
— Да, я был лентяй, дурак, ты прав!
— В час добрый! — воскликнул Делорье. — Узнаю моего Фредерика. — И, подставив ему кулак под подбородок, прибавил: — Ах, и мучил же ты меня! Ну ничего! Я все-таки тебя люблю.
Они стояли и смотрели друг на друга, растроганные, готовые обняться.
На пороге передней показалась женская шляпка.
— Как это тебя занесло сюда? — спросил Делорье.
То была м-ль Клеманс, его любовница.
Она ответила, что, случайно проходя мимо дома, не могла устоять против желания увидеться с ним, а чтобы вместе закусить, она принесла сладких пирожков; и она положила их на стол.
— Осторожнее, тут мои бумаги! — раздраженно проговорил адвокат. — Кроме того, я уже в третий раз запрещаю тебе приходить ко мне в приемные часы.
Она хотела его поцеловать.
— Ладно! Убирайся! Скатертью дорога!
Он отталкивал ее; она громко всхлипнула.
— Ну вот, начинается!
— Да ведь я тебя люблю!
— Я требую не любви, а услужливости!
Эти жестокие слова остановили слезы Клеманс. Она стала у окна и, прижавшись лбом к стеклу, застонала.
Ее поза и ее молчание сердили Делорье.
— Когда кончишь, прикажи подать себе карету! Слышишь?
Она круто повернулась к нему.
— Ты меня гонишь?
— Именно!
Она, должно быть, в знак последней мольбы, подняла на него большие голубые глаза, потом повязала крест-накрест свой шотландский платок, подождала еще минуту и удалилась.
— Ты бы ее вернул, — сказал Фредерик.
— Еще чего!
И Делорье, которому надо было уходить, прошел в кухню, служившую ему и туалетной комнатой. На плите, рядом с парой сапог, сохранялись остатки скудного завтрака, а на полу в углу валялся свернутый вместе с одеялом матрац.
— Это
Расстались они у Нового моста.
— Итак, решено? Ты принесешь это завтра, как только получишь?
— Решено! — сказал Фредерик.
На следующее утро, проснувшись, он получил по почте банковый чек на пятнадцать тысяч франков.
Этот клочок бумаги представился ему в виде пятнадцати больших мешков с деньгами, и он подумал, что, располагая такой большой суммой, мог бы, прежде всего, оставить при себе в течение трех лет свой выезд, вместо того чтобы его продавать, как это поневоле предстояло ему сделать в ближайшее время, или же приобрести два прекрасных набора оружия с узорчатыми насечками, которые он видел на набережной Вольтера, потом еще множество всякой всячины — картины, книги и сколько букетов, сколько подарков для г-жи Арну! Короче говоря, все было бы лучше, чем рисковать, чем терять столько денег на газету! Делорье казался ему самонадеянным; бесчувственность, проявленная им вчера, охладила Фредерика, и он уже предавался сожалениям, как вдруг, совсем для него неожиданно, вошел Арну и тяжело, словно чем-то подавленный, опустился на край постели.
— Что случилось?
— Я погиб!
Он в тот же день должен был внести в контору Бомине, нотариуса на улице Святой Анны, восемнадцать тысяч франков, занятых у некоего Ваннеруа.
— Непостижимое несчастье! Я же дал ему обеспечение, которое как-никак должно было его успокоить! Но он угрожает протестом, если не получит деньги нынче днем, сейчас же!
— А что тогда?
— Тогда все очень просто! Он наложит арест на мою недвижимость. Первое же объявление меня разорит, вот и все! Ах, если бы мне найти человека, который одолжил бы мне эту проклятую сумму, — он стал бы на место Ваннеруа, и я был бы спасен! У вас не окажется случайно этой суммы?
Чек лежал на ночном столике, рядом с книгой. Фредерик взял книгу и, положив ее на чек, ответил:
— Ах, боже мой, нет, дорогой друг!
Но ему трудно было отказать Арну.
— Неужели вы никого не можете найти, кто бы согласился?..
— Никого! И подумать только, что через неделю я получу деньги! К концу месяца мне должны, пожалуй… пять-десять тысяч франков!
— Не могли бы вы попросить людей, которые вам должны, заплатить раньше срока?
— Какое там!
— Но у вас же есть ценности, векселя?
— Ничего!
— Что же делать? — сказал Фредерик.
— Вот этот вопрос я и задаю себе, — ответил Арну.
Он замолчал и стал шагать по комнате взад и вперед.
— Ведь это не для меня, боже мой, а для моих детей, для бедной моей жены! — Потом, отчеканивая каждое слово, добавил: — В конце концов… я буду мужествен… уложу пожитки… и поеду искать счастья… куда — не знаю!
— Это невозможно! — воскликнул Фредерик.
Арну спокойным тоном отвечал:
— Как же мне теперь оставаться в Париже?