Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
Вернулась она тщательно одетая. Ее фигура, ее глаза, шелест платья — все его восхитило. Фредерик сдерживался, чтобы не расцеловать ее.
— Извините, — проговорила она, — но я не могла…
У него хватило дерзости ее перебить.
— А между тем… вы были так хороши… вот только что…
Комплимент, должно быть, показался ей несколько грубым: щеки ее покрылись румянцем. Он испугался, что она обиделась. Она же спросила:
— Какой счастливый случай занес вас сюда?
Он не знал, что ответить; усмехнувшись и выиграв время, чтобы подумать, он все же нашелся:
— Если я скажу, поверите вы мне?
— Почему
Фредерик рассказал, что прошлой ночью видел страшный сон.
— Мне снилось, что вы опасно больны, лежите при смерти.
— О! Ни я, ни мой муж никогда не болеем!
— Мне снились только вы, — сказал он.
Она спокойно взглянула на него:
— Сны не всегда сбываются.
Фредерик что-то забормотал, подыскивая слова, и начал наконец длинную фразу о сродстве душ. Существует такая сила, которая и на расстоянии может связать двух людей; она позволяет каждому из них узнавать то, что чувствует другой, и помогает им соединиться.
Она слушала, наклонив голову, улыбаясь своей прекрасной улыбкой. Он украдкой смотрел на нее, исполненный глубокой радости, и свободнее изливал свое чувство, прикрывая его общими фразами. Она предложила ему осмотреть фабрику; стала уговаривать; он согласился.
Сперва, чтобы занять его внимание чем-нибудь более интересным, она повела его на лестницу, где было устроено нечто вроде музея. Образцы изделий, развешанные по стенам или расставленные на полочках, свидетельствовали об усилиях Арну и говорили о смене в его увлечениях. После попыток найти китайскую красную краску он брался за производство майолики, вещей в этрусском и восточном стиле, за подделку итальянского фаянса, старался, наконец, ввести некоторые усовершенствования, осуществившиеся лишь позднее. Вот почему в ряду изделий можно было увидеть и большие вазы с изображением китайских мандаринов, и красновато-коричневые миски с золотистым отливом, и горшки, расцвеченные арабскими надписями, и кувшины во вкусе Возрождения, и широкие тарелки с двумя человеческими фигурами, наведенными как бы сангиной, нежными и воздушными. Теперь он изготовлял буквы для вывесок, ярлыки для вин, но, обладая умом недостаточно возвышенным, чтобы подняться до подлинного искусства, и недостаточно пошлым, чтобы стремиться только к выгоде, он никого не удовлетворял, а сам разорялся. Пока они рассматривали эти вещи, мимо прошла м-ль Марта.
— Разве ты его не узнаешь? — спросила мать.
— Узнаю! — ответила она и поклонилась Фредерику, а ее взгляд, девический взгляд, ясный и подозрительный, словно шептал: «Тебе-то что надо здесь?» И она пошла наверх, слегка склонив головку набок.
Госпожа Арну повела Фредерика во двор, потом серьезным тоном стала объяснять, как растирают глину, как ее очищают, как просеивают.
— Самое главное — приготовление массы.
И она ввела его в помещение, уставленное чанами, где вращалась вертикальная ось с горизонтальными рукоятками. Фредерик досадовал, что не отказался наотрез от ее приглашения.
— Это промывалки, — сказала она.
Название показалось ему смешным и как бы неуместным в ее устах.
Широкие ремни тянулись с одного конца потолка к другому, наматываясь на барабаны, и все двигалось непрерывно, математически строго, раздражающе.
Они вышли оттуда и прошли мимо развалившейся лачуги, служившей
— Она уже ни на что не годится, — сказала г-жа Арну.
Он с дрожью в голосе отозвался:
— Счастье может еще найти в ней приют.
Слова его покрыл шум парового насоса, и они вошли в формовочную.
Люди, сидевшие за узким столом, накладывали глиняные комья на диски, вращавшиеся перед каждым из них; левой рукой они выскабливали внутренность, правой разглаживали поверхность, и на глазах, точно распускающиеся цветы, вырастали вазы.
Госпожа Арну велела показать формы для изделий более сложных.
В другом помещении изготовлялись ободки, горлышки, выпуклые части. В верхнем этаже выравнивали спайки и гипсом заполняли дырочки, образовавшиеся от предыдущих операций.
На решетках, в углах, посреди коридоров — везде рядами стояла посуда.
Фредерик начинал скучать.
— Вас это, может быть, утомляет? — сказала она.
Опасаясь, как бы не пришлось этим ограничить свое посещение, Фредерик сделал вид, что, напротив, он в большом восторге. Он даже выразил сожаление, что сам не занялся этим делом.
Она как будто удивилась.
— Конечно! Я ведь мог бы тогда жить подле вас!
Он старался уловить ее взгляд, и г-жа Арну, желая этого избежать, взяла со столика шарики массы, оставшиеся после неудачных отделок, сплющила их в лепешку и отпечатала на ней свою руку.
— Можно мне взять это с собою? — спросил Фредерик.
— Боже мой, какой вы ребенок!
Он хотел что-то ответить, но вошел Сенекаль.
Уже с порога г-н вице-директор заметил нарушение правил. Мастерские полагалось подметать каждую неделю; была суббота, и так как рабочие этого не сделали, Сенекаль объявил, что им придется остаться лишний час. «Сами виноваты!»
Они безропотно склонились над работой, но о гневе их можно было догадаться по тому, как хрипло они дышали. С ними, впрочем, нелегко было ладить: всех их в свое время прогнали с большой фабрики. Республиканец обращался с ними жестоко. Обладая умом теоретика, он считался только с массами и проявлял беспощадность к отдельным личностям.
Фредерик, стесненный его присутствием, шепотом спросил у г-жи Арну, нельзя ли посмотреть на печи. Они спустились в нижний этаж, и она принялась объяснять ему назначение ящиков, как вдруг между ними снова появился Сенекаль, не отстававший от них.
Он сам стал пояснять, распространяясь о различных видах горючего, о плавлении, о пироскопах, о печных устоях, соединениях, глазури и металлах, сыпал терминами химии: «хлористое соединение», «сернистое соединение», «бура», «углекислая соль»! Фредерик ничего в этом не понимал и каждый миг оборачивался к г-же Арну.
— Вы не слушаете, — сказала она. — А господин Сенекаль объясняет очень понятно. Он все эти вещи знает гораздо лучше меня.
Математик, польщенный ее похвалой, предложил показать, как накладывают краски. Фредерик бросил на г-жу Арну тревожно-вопросительный взгляд. Она осталась безучастна, должно быть не желая оказаться с ним наедине и все же не думая еще прощаться. Он предложил ей руку.
— Нет, благодарю вас! Лестница слишком узкая!
А когда они поднялись наверх, Сенекаль отворил дверь в помещение, полное женщин.