Госпожа Бовари. Воспитание чувств
Шрифт:
— Да, никаких привилегий!
Игра актера разжигала толпу, и отовсюду неслись разрушительные предложения:
— Долой академии! Долой Институт!
— Долой миссии!
— Долой аттестаты зрелости!
— Долой ученые степени!
— Сохраним их, — сказал Сенекаль, — но пусть они будут присуждаться всеобщим голосованием, волей Народа, единственного настоящего судьи!
Впрочем, не в этом самое существенное. Сперва надо сравнять богачей со всеми прочими! И он описал, как они, насытившись по горло преступлениями, нежатся в своих домах с золочеными потолками, между тем как бедняки, преисполненные всевозможных добродетелей, корчатся от голода где-то на чердаках. Рукоплескания стали так оглушительны, что он замолчал.
Потом он снова заговорил — фразами догматическими и повелительными, как законы. Государство должно завладеть банками и страховыми обществами. Право наследования отменяется. Учреждается общественный фонд для тружеников. В будущем следует осуществить и другие полезные меры. Пока достаточно и этих. Он вернулся к вопросу о выборах:
— Нам нужны граждане чистые, люди совершенно новые! Кто готов предложить свою кандидатуру?
Фредерик встал. Поднялся одобрительный гул — старались его друзья. Но Сенекаль, приняв вид Фукье-Тенвиля, [206] стал его спрашивать, как его имя и фамилия, каково его прошлое, какую жизнь он ведет.
206
Стр. 595. …приняв вид Фукье-Тенвиля… — Фукье-Тенвиль Антуан-Кантен (1746–1795) — во время революции, в 1793 г., был общественным обвинителем якобинского революционного трибунала.
Фредерик отвечал ему в общих чертах, кусая губы. Сенекаль спросил, нет ли у кого-нибудь возражений против этой кандидатуры.
— Нет! Нет!
А у него было возражение. Все вытянули головы, насторожили слух. Гражданин кандидат не предоставил некоей суммы, обещанной им для демократического дела — основания газеты. Далее, 22 февраля, хотя его успели предупредить, он не явился на место сбора — на площадь Пантеона.
— Клянусь, что он был в Тюильри! — крикнул Дюссардье.
— Можете ли вы поклясться, что видели его у Пантеона?
Дюссардье опустил голову. Фредерик молчал; друзья его были сконфужены и глядели на него с беспокойством.
— Можете ли вы, по крайней мере, — сказал Сенекаль, — указать патриота, который поручился бы за ваши убеждения?
— Я поручусь! — сказал Дюссардье.
— О, этого недостаточно. Надо другого!
Фредерик обернулся к Пеллерену. Ответом художника были разнообразнейшие жесты, означавшие:
«Ах, дорогой мой, они меня отвергли! Черт возьми, что поделаешь!»
Тогда Фредерик локтем толкнул Режембара.
— Да, правда, теперь пора! Иду!
И Режембар шагнул на эстраду, потом, указывая на испанца, последовавшего за ним, сказал:
— Разрешите мне, граждане, представить вам патриота из Барселоны!
Патриот низко поклонился и, вращая, точно автомат, глазами с серебряным отливом, приложив руку к сердцу, начал:
— Ciudadanos! Mucho aprecio el honor gue me dispensais, у si grande es vuestra bondad mayor es vuestro atencion! [207]
— Прошу слова! — закричал Фредерик.
207
Граждане! Я очень ценю честь, которую вы мне оказываете, велика ваша доброта и еще больше — внимание (исп.).
— Desde que se proclamó la constitutión de Cádiz, ese pacto fundamental de las libertades españolas, hasta la ultima revolución, nuestra patria cuenta numerosos у heróicos mártires. [208]
Но, граждане!..
Испанец продолжал:
— El martes próximo tendrá lugar en la iglesia de la Magdelena un servicio fúnebre. [209]
— Это
208
С той поры, как была объявлена конституция в Кадисе — этот основной договор об испанских свободах, — вплоть до последней революции наша родина насчитывает многочисленных героических мучеников (исп.).
209
В ближайший вторник в церкви святой Магдалины будет совершена заупокойная служба (исп.).
Это замечание разъярило толпу.
— Вон отсюда! Вон!
— Кого? Меня? — спросил Фредерик.
— Именно вас! — величественно изрек Сенекаль. — Уходите!
Фредерик встал и пошел, а голос иберийца его преследовал:
— Y todos los Españoles desearian ver alii reunidas las deputaciónes de los clubs у do la milicia nacional. Una oración fúnebre, en honor de la libertad española у del mundo entero, sera pronunciada por un miembro del clero de Paris en la sala Bonne-Nouvelle. Honor al pueblo francés, que llamaria yo el primero pueblo del mundo, sino fuese ciudadano de otra nación! [210]
210
Все испанцы отправятся туда, присоединившись к депутациям от клубов и Национальной гвардии. Поминальная речь в честь испанской свободы и всего мира будет произнесена членом парижского клира в зале Бон-Нувель. Слава французскому народу, который я назову первым народом в мире, хоть я и принадлежу к другой нацип (исп.).
— Аристократишка! — взвизгнул какой-то оборванец, показывая кулак возмущенному Фредерику, который спешил выбраться во двор.
Он уже раскаивался в своем рвении и не думал о том, что возведенные на него обвинения были в конце концов справедливы. Какая злополучная идея — выставить свою кандидатуру! Но что за ослы, что за кретины! Он сравнивал себя с этими людьми и мыслью о их глупости врачевал рану, нанесенную его самолюбию.
Потом он ощутил потребность повидать Розанетту. После всех этих безобразий, всей этой напыщенности общество такой милой женщины будет отдыхом. Ей было известно, что в этот вечер он должен выступать в клубе. Но когда он вошел, она даже ни о чем не спросила. Сидела она у камина, отпарывая подкладку от платья. Подобное занятие удивило его.
— Что ты делаешь?
— Ты же видишь, — сухо ответила она, — чиню свои тряпки! Вот она, твоя республика!
— Почему «твоя»?
— А что же, может быть, моя?
И она принялась попрекать его всеми событиями, происшедшими во Франции за эти два месяца, обвиняя его в том, что революцию сделал он, что из-за него люди разорены, что богатые покидают Париж и что со временем ей придется умереть на больничной койке.
— Хорошо тебе рассуждать при твоих доходах! Впрочем, если дальше так пойдет, твои доходы скоро кончатся.
— Вполне возможно, — сказал Фредерик. — Те, кто всех самоотверженнее, всегда остаются непонятыми, и если бы не чистая совесть, то скоты, с которыми приходится путаться, отбили бы охоту к самоотречению!
Розанетта поглядела на него, нахмурила брови.
— Что такое? А? Самоотречение? Нас, очевидно, постигла неудача? Тем лучше! Это тебя научит давать деньги на нужды родины. О, не лги! Я знаю, что ты дал им триста франков, — ведь она же содержанка, твоя республика! Ну, так и веселись с ней, дружок!