Госпожа трех гаремов
Шрифт:
— Всем мусульманам, кто бы они ни были, карачи или дервиши, как в самой Казани, так и за ее пределами! Всем, кто имеет рабов-христиан, — освободить их под страхом смертной казни!
Затаился базар. Если сейчас хан повелел освободить гяуров, то завтра прикажет заковать в железо мусульман.
А когда вестники съехали с базара, чтобы сообщить ханскую волю дальше, по площади прокатился рассерженный ропот:
— Это что же делается, мусульмане?! Кому же служит наш хан? Он верный пес царя Ивана! Разве Казани нужен такой хан?!
Уже никто не озирался по сторонам, боясь быть услышанным,
— Пускай Шах-Али убирается обратно в Касимов!
— Если мы освободим наших рабов, кто нам вернет за них деньги?
— Пусть царь Иван выкупает их у нас!
На базарную площадь, громыхая пищалями и саблями, въехал отряд стрельцов.
— А ну разойдись! — выкрикнул детина тысяцкий. — Сказано же было царем — отпустить всех христиан! Почто им, словно скоту, в неволе томиться?! Эй, девка, — приметил тысяцкий в толпе босоногую девушку лет шестнадцати. — Чья ты раба будешь?
— Эмира Чуры Нарыкова, — отвечала она.
— С нами пойдешь! Кончилась твоя неволя.
К вечеру отряд стрельцов освободил немалую часть христиан. Они заполнили весь ханский двор.
— Тысяцкий! — крикнул Шах-Али.
— Да здесь я, царь! Давно уже тут стою, — прогудел над самым ухом Шах-Али грубоватый голос тысяцкого. — Жду, когда ты мне прикажешь чего.
Но хан приказывать не торопился.
— Все ли русские свободны? — спросил он.
— Да где там! — махнул рукой в сердцах стрелец. — Этих едва отбили, да и то, что у самой базарной площади были! Казанцы лукавые всех православных по ямам да по подвалам попрятали! Силу бы поболее, тогда и остальных из полона вызволим!
— Что говорят в Казани?
— Волнуются татары, недовольны, что рабов освобождаем. Думается, соберутся они с силой и тебя начнут из Казани выживать. Держись, царь!
На озере
Шах-Али любил озеро Кабан. Здесь, среди высоких яблонь и густых вишен, в ухоженном ханском саду, он, казалось, молодел душой. Тело так и наливалось здоровьем. А легкая летняя прохлада, которая тянулась с воды, всегда приятно обдувала лицо. С озера хорошо была видна и Казань, спрятанная за высокими дубовыми стенами.
Совсем неслышно подошел черный евнух и поставил перед Шах-Али корзину яблок.
— Великий хан, это яблоки из твоего сада.
Евнух так же неслышно ушел. Он умел появляться неожиданно и внезапно исчезать. Но эта его непредсказуемость никогда не раздражала хана: евнух появлялся всегда в нужное время и знал, чего хочет хозяин.
Шах-Али взял из корзины самое большое яблоко и надкусил красный бок. Сладкое. «У царя Ивана в саду всего лишь шесть яблонь, а у меня их целый сад!»
Подул ветер, и гладь озера покрылась легкой рябью, словно морщины на лице старца. Вдруг на глубине, там, где солнце терялось в густых зеленых водорослях, мелькнуло нечто огромное и хищное. Шах-Али увидел, как блеснула синяя чешуя в желтых лучах солнца, а потом по воде хлопнуло что-то тяжелое. И большая волна накатилась на песчаный берег к самым ногам Шах-Али. Может, это был ужасный змей, который, как говорят, живет в озере и караулит красивых девушек, чтобы затащить их в пучину?
Шах-Али заложил руки за спину и пошел к карете, которая утопала в густом
Шах-Али увидел, как кони испуганно шарахнулись в сторону. «Зверь! — равнодушно подумал казанский хан. — Говорят, на этом берегу владения старого одинокого волка. У нас с ним много общего: он всегда один, я тоже. Нас связывает не только одиночество, но и ненависть к людям! Как же мне противны все эти казанские эмиры и мурзы!»
Хан присел на траву под большую сосну и прижался спиной к ее гладкому стволу. «Может быть, было бы намного лучше, если бы я остался вот здесь, на этом берегу, и на старости лет любовался рождением нового дня. Только один Аллах знает, сколько мне еще осталось. А свой последний день нужно встретить в покое». Хан повернулся лицом на восток, чтобы воздать хвалу Всевышнему, как вдруг увидел на дороге повозку, которая быстро двигалась по узкой дороге к озеру. Шах-Али без труда узнал упряжку, она принадлежит Кулшерифу. «Интересно, что же такое могло случиться, если сам сеид решается нарушить мое одиночество и прервать покой в тени благодатных яблонь?»
Повозка обогнула острый мысок и покатилась дальше вдоль самой кромки озера.
Возничий потянул на себя вожжи, и кони, разгоряченные стремительным бегом, неохотно перешли на шаг.
— Тпру!
Кулшериф отстранил почтительные руки казаков и уверенно сошел на берег.
Сеид не торопился: он отвязал поясной платок, повернувшись лицом в сторону священной Каабы и спиной к хану, приник лбом к земле. Шах-Али не мешал, терпеливо ждал. Потом сеид так же невозмутимо поднялся с колен и, отряхнув одежду от налипшего песка, опоясался.
— С чем ты пришел ко мне, Кулшериф? — не выдержал молчания хан.
— Ты несправедлив к казанцам, Шах-Али.
На широком лице хана надолго замерла слабая улыбка. Он думал, как ответить сеиду. Здесь важно не спешить: хан отвечает за свои слова.
— Разве кто-нибудь из казанцев может меня упрекнуть в том, что я кого-нибудь обидел понапрасну? Хотя ты знаешь, уважаемый сеид, что причин ненавидеть казанцев у меня найдется предостаточно. До этого я дважды садился на казанский престол и оба раза был изгнан с позором! Второй раз казанцы чуть не лишили меня жизни, держали под стражей, заставляли есть неугодную Аллаху пищу. Вместо стола у меня был гроб! Казанские карачи сполна посмеялись надо мной! Но я не помню зла, я постарался все забыть. Потому что я хан и обязан быть великодушным!
— Ты не все сказал, Шах-Али. Вчера стрельцы бросили в зиндан несколько знатных мурз и множество простого народа.
Шах-Али в знак согласия наклонил голову.
— Да. Это сделано с моего ведома! Схвачены зачинщики, подбивавшие правоверных выступать против своего хана, данного им милостью Аллаха! Завтра всех их ждет легкая смерть, — причмокнул хан бледными тонкими губами. — Мои палачи отрубят им головы.
Он сделал шаг к Кулшерифу, и сеид увидел его побелевшие глаза. «Вот его настоящее лицо! — подумал Кулшериф. — Он ничего не прощает!»