Госпожа трех гаремов
Шрифт:
Сейчас он замер за ее спиной, не решается нарушить одиночество повелительницы. Сююн-Бике отложила перо и обернулась. Глаза повелительницы остановились на лице раба. Юноша мужественно выдержал ослепительный свет, а потом смиренно опустил глаза под изучающим взором госпожи. А Сююн-Бике отметила про себя, что юноша красив: смуглолиц, с большими и ясными глазами.
Ей вдруг захотелось подсесть к нему поближе, заглянуть под его робкие ресницы. Коснуться кончиками пальцев темных кудрей…
Но вместо этого казанская госпожа властно произнесла:
— Что
Сююн-Бике заметила, как есаул напрягся, словно получил удар плетью по плечам, а потом проговорил, прицелившись взглядом на ее туфли:
— К великой бике пришел сеид, вместе с ним во дворец пришли и карачи. Они хотят видеть тебя.
— Хорошо! Я сейчас выйду. Не каждый день меня навещает сеид.
Карачи о чем-то оживленно разговаривали и не сразу заметили, как к ним через боковую дверь вышла Сююн-Бике и прошла к трону.
Сеид удивил ее сразу: вместо чапана, который указывал на его высочайший сан, отличая его среди прочих смертных, он был в обычном камзоле.
— Дочь моя! Сююн-Бике, госпожа всей Казанской земли! — Сеид опустился перед женщиной на колени, стыда не было. Был долг. — Не с доброй вестью мы пришли к тебе. Видишь, на моих старых щеках слезы печали. Я плачу, и вместе со мной плачет вся Казань. Только ты одна способна спасти город от разорения, а нас от плена. В твоих руках, благородная Сююн-Бике, находится судьба всего ханства. Только ты одна можешь спасти народ, который стал тебе родным и который любит тебя как свою дочь!
Сююн-Бике бережно подняла сеида:
— Что я должна сделать, чтобы спасти Казань и свой народ?
— Ты должна выйти замуж… за Шах-Али!
Мужчины опустили глаза, не решаясь встретить ее взгляд. Разве не тяжело воинам обращаться за помощью к женщине!
Длинные брови Сююн-Бике негодующе изогнулись. Но как буря заканчивается безветрием, так гнев ханум сменился на милость. Перед казанцами была прежняя Сююн-Бике, достойнейшая из жен Сафа-Гирея.
— Хорошо. Я поступлю так, как вы хотите. Это я делаю ради спасения города. Видно, другого выхода у нас нет. Кто поедет к Шах-Али с нашим предложением?
— Если госпожа позволит, то это сделаю я! — сказал сеид.
Шах-Али встретил Кулшерифа достойно, как и полагалось встречать сеида. Стрельцы ополчились, и Кулшериф в золоченой карете проехал вдоль ровных колонн. Залпом ахнули пушки.
Сеид въезжал в Иван-город.
Шах-Али и Кулшериф знали друг друга не один десяток лет, и всякий раз судьба разводила их в разные стороны. Но сейчас сеиду подумалось о том, что их сближает старость.
— Выходит, вы мне предлагаете взять в жены красавицу Сююн-Бике, а в приданое к ней Казанское ханство? Я правильно понял тебя, уважаемый сеид?
— Да, Шах-Али… Мы хотим, чтобы на Казанской земле вновь был мир, и ты поможешь в этом. Царь Иван не захочет воевать, если ты будешь ханом.
— Хорошо. Я согласен! Но я не могу решить все без воли брата моего, царя Ивана… Я напишу ему грамоту. Если желаете,
— Хорошо, — согласился сеид, понимая, что оказался заложником. — Я буду ждать ответа здесь.
В тот же час через западные ворота Иван-города в сопровождении отряда из боярских детей в Москву отбыл гонец со спешной грамотой к великому государю.
Ответ государя
Посланец прибыл на десятый день, наступал веселый месяц травень. [67]
— Что ты скажешь на это, блаженнейший отец Макарий? — обратился самодержец к своему духовному пастырю.
На славу удался государь: и ростом вышел, и ликом пригож! Но виделось Макарию в правильных благородных чертах что-то хищное, словно и не человек смотрит, а беркут зыркает. Вот сейчас расправит крылья да и вцепится когтистой лапой в самый глаз.
67
Травень — май.
— Хитры казанцы! Вон они что надумали! — неспешно ответствовал митрополит. — Видно, они на Горную сторону зарятся. Видать, и на свияжский городок поглядывают. Только земель своих назад они уже не получат! — высказался решительно Макарий. — Горная сторона останется за Москвой, и отдадим мы ее разве что силе большой! И ясак с тех земель брать будем, как это казанцы делали! Пусть Шах-Али царем станет, а там поглядим.
— Так тому и быть! — с легкостью согласился Иван Васильевич.
У татарова двора было людно. За небольшую плату здесь можно было найти ночлег и трапезу.
Гонец остановил коня у татарова подворья и, спешившись, потопал к Грановитой палате, где тот час заседала Боярская дума.
Был вечер, и огромная тень Успенского собора скрывала золото куполов Грановитой палаты. По двору шатался пятидесятник, покрикивая на калек и сирот, одолевших храм:
— Идите отседова! Сейчас государь Иван Васильевич выйдет! Вечерня близится, вон пономарь пошел, сейчас колокол ударит!
Не рискнул гонец сунуться с депешей в царские палаты, а, заприметив дьяка Выродкова, который вышел из Думы кваску испить, низенько поклонился:
— Государю грамота срочная! Из Ногаев! — вручил он думному дьяку сверток.
Выродков черпнул квас из большой бадьи, которая стояла здесь же, подле дверей, и только после этого посмотрел на гонца.
— Дай сюды! По моей это части! — и, сытно икнув, вернулся в покои.
Государь развязал узкую, надушенную травами бумагу и стал читать:
Брат мой, царь Иван, пишет тебе мурза Юсуф. От моих лучших людей я узнал, что из Крыма в помощь Казани движется тьма! Следили бы твои казаки за дорогой. И еще. Дочь мою Шах-Али надумал взять в жены.