Госпожа ворон
Шрифт:
Гарканье ворона будет мне петь
В радости дни и в горе.
Душу свою протяну, как плеть,
Матери Тьмы и Крови.
Вспоротым горлом спою молебн,
Спрятав за спину кнут.
Кинусь, забыв о земле и небе,
В бурю кровавых смут.
Бану громко декламировала слова, то ли клятвы, то ли баллады, и понимала, что именно сейчас, когда по телу стекают потоки жертвенной влаги, каждое из них звучит совсем по-другому.
Шрамы исчертят мой лоб и спину,
Грянет
И содрогнет небеса звериный,
Чудовищ из Тени — вой.
Каждое из них — звучит по-особенному, думала танша, слегка вздрагивая всякий раз, когда обнаженной кожи ее рук и ног, спины и живота, касались капли бычьей крови.
Треснет копье, разойдутся латы.
Болью сведет ладонь.
Вздрогнет — и тут же умрет крылатый,
Прежде бесстрашный конь.
Так громко, так значимо, думала Бану, ощущая, как от особости момента к горлу подкрадываются слезы. Нельзя. Голос не должен ни срываться, ни дрожать. Ведь… ведь именно это — клятва всей ее жизни.
Рухну я следом с истертых ног,
Немощь свою кляня.
Клятва, ради которой все, попавшие в Храм Матери Сумерек, и проживают жизнь…
Грудью пробитой приму клинок:
И Шиада примет меня
— продекламировал весь остров. Дайхатт оглядывался испуганно и с неугасимым трепетом. Казалось, где-то внутри у него тоже появился барабан, который звук в звук, слово в слово, совпадал с дробью клятвы Клинков.
Солнце родится из жертвы моей,
В воскресшей надежде дня.
И вновь Всеблагая Богов и людей
— НА БОЙ ПРИЗОВЕТ МЕНЯ, — хором дочитал весь остров Храма Даг, и с последним словом Ирэн, стоявшая в конце пути, плеснула в грудь Бану последнюю чашу жертвенного багрянца.
Остров взревел.
И содрогнулся, как если бы на этот звук утробным рыком отозвался сам ясовский Владыка Вод Бог Акаб. Как если бы христианский Архангел Михаил вострубил в трубу мира. Как если бы все боги и все богини, каких когда-либо видел Этан в раз вскинули громадные головы, благословляя великую силу.
Бансабира не чувствовала руки и ног. От глубокого дыхания кружилась голова, морской ветер прохладной ночью продирал насквозь. И вместе с тем, тело казалось разряженным и наполненным до чувства необъяснимого опустошения.
Бансабира облизала губы. Как будто не ее вовсе. Только тогда, от прикосновения к влажным губам стылой ночи, опомнилась. Железный путь позади.
Рамир, признавая власть, вынес ей копье. Ишли, приглашая в ряды своих, приблизился и укрыл теплым плащом из верблюжьей шерсти. Ирэн, приветствуя в рядах хозяев острова, поцеловала в запачкнные кровью губы.
— РААААААААА, — заголосили горожане и бойцы, и в следующий миг смолкли барабаны в пирамиде.
Среди мастеров Багрового храма с первым рангом стало на одного больше.
— Костры, — распорядилась Ирэн, сияя глазами. Обряд позади и теперь дело за праздником.
Бансабира
Но Аймар не думал, как выглядит. Он встретил глазами лицо Бану и понял, как долго обходился без воздуха.
В излюбленной форме Храма Даг, Бансабира хохотала, как сумасшедшая, чувствуя, как горячее вино со специями растекается по жилам. По всему городу горели костры, дудели в рожки и били в барабаны те, кто умел это делать. Простые ритмы, примитивные мотивы: здесь, на острове Храма Даг искусство музыки было совсем не так изысканно, как в столице великодержавного Яса или даже на родном яввузовском севере, где сказители не знали равных в пении легенд и саг о событиях и героях древних лет. Клинки Богини могли немного. Те, кому доводилось путешествовать в разных землях, кто делал своей сильной стороной шпионаж и ради него годами проживал на чужбине, стараясь усвоить иноземные традиции как свои, кто имел врожденную склонность к искусствам, пели мелодичнее и за струны цитр дергали с большим чувством. Но их было намного меньше, чем простых горожан, да и их степень умения в редком случае можно было назвать мастерством.
И все же скромных возможностей хватало, чтобы до одури в глазах веселиться. Там, где не удавалось хорошо петь, удавалось брать громкостью. Там, где в танце не удавалось достичь изящества, удавалось взять высотой прыжка. А уж пиратские песни и пляски в Храме Даг и вовсе знали все: уж сколько этих крыс отловлено за века. Уж сколько эти крысы понавезли отовсюду причуд, привычек, суеверий. О, рабская сила в Храме Даг была сплошным пестроцветьем. И именно из-за этого здесь полноценно не прижилась ни одна из привезенных культур.
Однако это не мешало празднующим распевать на все лады.
Летит корабль, измученный в просторах,
Сквозь мглу на скалы, потеряв штурвал.
Во весь опор несется в бурном море,
Безумств которого я прежде не видал,
Но и тогда тем странникам неведом
Мой трепет перед Имире прекрасной:
Хоть я и был корыстно ею предан,
Огнем любви терзаюсь ежечасно.
Ирэн прислушивалась к пению, глядя на моложавого перспективного Клинка с восемнадцатым рангом по имени Рактан с легким недоумением. Сидевший у нее под боком Ишли спьяну наваливался на Ирэн плечом и лез с объятиями. Та его только отталкивала, посмеиваясь.
— И где этот малец только набрался такого?
— Всеблагая, Ирэн, ну зачем тебе этот малец, когда есть я? — обижался Ишли, разворачивая Ирэн. Та то отнекивалась, то отшучивалась, то целовала Ишли играючи, кусаясь и хихикая, как девчонка.
Поодаль на балконе второго яруса пирамиды храма одиноко стоял Гор, наблюдая за ними и, когда Ирэн внезапно выхватила его глазами из освещенной факелами ночи, поманил рукой.
— Мне пора, — заявила Ирэн, бросая Ишли. Тот, замычав, повалился на траву. В штанах теснило, а в голове мутнело от выпитого. С годами он стал пьянеть так быстро, проклятье…