Государь

Кулаков Алексей Иванович

Присутствующие молча согласились со своим государем.

— Божий суд окончен: Всевышний явил нам свою волю!

Вновь поглядев (хотя с его повязкой на глазах это смотрелось достаточно своеобразно) на прогулочную галерею второго этажа, где кто-то, похожий на боярыню-пестунью, отвесил кому-то всхлипывающему еще одну «плюшку», Димитрий повел рукой, разрешая стоявшим наготове служкам унести тело проигравшего. Ну и вообще, начать наводить порядок — как раз и песочек из реки Вильни пригодился…

— Повелеваю: отправить во все поветовые сеймики описание суда моего, для ознакомления шляхте и панству земель наших.

К свидетелям тут же подтащили столики с уложенными на них свитками, на которые расторопные писцы уже успели перенести-переписать набело весь ход судебных разбирательств, и результат божьего поля Глебовича и Гуреевой. Сначала на дорогом веленевом пергаменте расписались члены Пан-Рады и государевы ближники, потом приложились духовные чины, ну и, наконец, принялись ставить свои каракули довольные донельзя видаки-шляхтичи — из коих только

четверо смогли изобразить хоть что-то похожее на подпись, остальным же пришлось мазать чернилами большой палец правой руки. Зато уж оттиски у них вышли что надо! Пока шли все эти необходимые формальности, юный княжич Вишневецкий со всем почтением забрал у достойной панночки Гуреевой столь славно послуживший ей клинок; другой княжич, Олелькович-Слуцкий, поднес победительнице серебряную чашу, в которой плескалась вода с лепестками цветов, дабы прекрасная дева могла омыть руки и лицо. И пока она это делала, благородные свидетели потянулись на выход из Большого Дворца; следом за ними начала пустеть прогулочная галерея второго этажа. Ушел довольный донельзя епископ Жмудский Петкевич — все же, как кстати епископ Виленский задержался в Полоцке, и не смог поприсутствовать на великокняжеском суде! Стрельнув взглядом на наперсный крест Димитрия Иоанновича, и пригласив на исповедь и беседу о духовном дворянку Гурееву, отправился на приближающуюся вечернюю службу и владыко Иона. Видно было, что уходить никому из них особо и не хотелось, но и оставаться как-то повода не было… Спустя пару часов, когда опустевший внутренний дворик сверкал влажными от воды и абсолютно чистыми плитами, а рассредоточившиеся по постоялым дворам шляхтичи-видаки вовсю будоражили виленских обывателей рассказами о правосудии молодого, но определенно грозного Великого князя Димитрия — черноволосая девушка подошла к двери, за которой зеленел и исходил сладкими запахами дворцовый сад лекарственных трав. Перекинула наново переплетенную косу с высокой груди на спину, подернула светлое платье, выбранное взамен безнадежно испорченного, вздохнула, набираясь решимости, и толкнула резную створку двери.

— Наставник?

Димитрий нашелся в кресле близ пышно разросшегося куста каких-то красивых, и явно заморских цветов. Неуверенно приблизившись, зеленоглазая брюнетка встала за спинкой, чуток помялась, и тихо-тихо спросила:

— Я… Заслужила твое прощение?

Еще совсем недавно смелая и весьма смертоносная, в малой оранжерее она превратилась в прилежную ученицу, выискивающую на лице наставника малейшие признаки недовольства. Меж тем, молодой мужчина не торопился отвечать, подхватив небольшие ножнички и сняв с их помощью несколько привядших стебельков и соцветий.

— Мое недовольство вызвало не то, как ты себя повела с этим дураком — а твои сомнения.

Склонив голову, слепец пригляделся к зыбким линиям цветочного Узора и снял ножницами еще один лишний стебель.

— Довольно скоро отец потеряет терпение и начнет приискивать мне жену: он спит и видит, как качает внуков на своих коленях. Но будущие дети не отменяют того, что ты и Домна для меня — суть не родные по крови, но любимые дочери, наследницы знаний моих и сил. Этого даже смерть не в силах изменить, только вы сами.

Порозовев, Аглая подождала, пока ножницы щелкнут в последний раз и лягут на полку — после чего на манер маленькой девочки устроилась на коленях наставника, чуть повозившись в поисках большего удобства и блаженно затихнув в исходящем от него незримом жаре и со-чувствии, словно закутавшем ее со всех сторон в ласковое пушистое покрывало.

— Знай свое место, и никогда его не забывай…

[1]Духовная грамота — юридический документ (завещание), имевший употребление на Руси с XIII по XVIII век, в котором содержались распоряжения и указания родственникам и близким человека на случай его смерти.

Глава 7

Глава 7

— В день третий месяца июня, года от Сотворения Мира семь тысяч семьдесят девятого[1]— да начнется Вальный Сейм!..

В полнейшей тишине и почтительном внимании поветовых депутатов и допущенных до заседания шляхтичей-свидетелей, скипетр в руке молодого Великого князя указал на небольшой столик по левую сторону от трона, где лежало два тубуса с высунутыми наполовину грамотами.

— И начнется он с добрых вестей: великий канцлер литовский Радзивилл вскоре вернется в Вильно с мирным договором меж нами и королевством Польским — на следующие десять лет.

Переждав волну довольных голосов, государь продолжил:

— Так же пять дней назад гетман Григорий Ходкевич в решающей битве близ замка Лоде разгромил войско ливонских баронов-изменников; многих пленил, а тако же схватил и заковал в железа пытавшегося бежать Кеттлера. Мятежная Рига взята в полную осаду русским воеводой Безниным и касимовским ханом Саин-Булатом, и ее падение лишь вопрос времени. Бог на нашей стороне!

Громче всех радовались допущенные в Тронный зал видаки, но и депутаты выкрикнули немало здравниц. Начали с гетмана, продолжили канцлером и напоследок дружным ревом сотни глоток провозгласили долгие лета хозяину ее престола. Вообще, избранники поветовых сеймиков с самого своего приезда в Вильно демонстрировали всем и каждому, согласному подставить уши под их речи, весьма благожелательный (если не сказать воодушевленный) настрой — и не в последнюю очередь он был вызван содержимым небольших книжечек с перечнем вопросов,

кои предлагалось рассмотреть и разрешить на нынешнем Вальном Сейме. За номером один шел самый волнующий все благородное сословие: подписание и оглашение Привилея о переводе поместных и чиншевых земель литовской шляхты в их же наследственные владения. Следом собрание лучших людей земель литовских должно было обсудить со своим правителем вопрос тех шляхтичей и панства, что были не в состоянии нести положенную им воинскую службу на благо Великого княжества. Из-за плохого здоровья, почтенного возраста или иных уважительных причин — но при этом имели тугие кошели, монеты из которых можно было направить на содержание новых ратников кварцяного войска, и полков порубежной стражи. Раз так, то почему бы и не узаконить подобную практику? Там паче что многие «хворобые и ветхие годами» подперли избранных в своих поветах депутатах щедрыми вливаниями злата и серебра. Впрочем, великокняжеский секретарь князь Острожский и союзные ему члены Пан-Рады были непривередливы и брали все, что им подносили в качестве даров — взамен помогая нестроевому шляхетству получить разрешение от обязательной воинской службы. Не напрямую, конечно, боже от того упаси! Тут вовремя прозвучавшая пара-тройка слов, там правильно составленные бумаги, и молодой правитель уже и сам начал склоняться к правильному решению на благо всего благородного сословия своего государства…

Третий вопрос на повестке Сейма был о строительстве новой Засечной черты на границе с Диким полем, что позволило бы прирезать к Литве хороший кусок плодородных земель для новых шляхетских поместий, и с ним никаких неожиданностей не предполагалось от слова совсем. В смысле, все депутаты получили на сеймиках строго конкретные наказы — по этому делу открывать рот только для того, чтобы крикнуть категоричное «Да!». Дозволялось и более длинное «Одобрям!»: можно было даже и промолчать, но перед этим обязательно поднять над головой малую булаву, отдавая свой голос за правое дело. И наконец, четвертым вопросом к рассмотрению и обязательному разрешению к всеобщему благу было назначено обсуждение новых дорог. Вернее даже, настоящих каменных большаков наподобие знаменитых общественных дорог Древнего Рима, коми молодой правитель желал еще крепче скрепить земли своей державы, и заодно связать ее с уже строящимися царскими трактами Московской Руси. Очень хорошее, правильное и нужное всем начинание, вот только два момента смущали поветовые сеймики земель литовских. Во-первых, шляхетство сильно интересовал денежный вопрос — нет, что строительство дорог будет вести великокняжеская казна, было понятно изначально, но хотелось как-то пристроиться к денежным потокам и поставкам необходимого для строительства и прокормления работников. Во-вторых, местечковых магнатов-землевладельцев немножко душила жаба и жало в кошельке, ибо сотня саженей в каждую сторону от обочин каменных большаков навсегда выпадала из их жадных и крепких рук, навечно переходя в собственность Трона. Конечно, взамен подскарбий Волович сулил справедливое возмещение и щедрые компенсации, но… Гм, справедливость и щедрость казначея всея Литвы вызывала у знающего его почтенного панства вполне закономерные сомнения.

— Однако же, эти хорошие вести несут за собой и необходимость решения дальнейшей судьбы наших ливонских земель. Тамошние бароны и прочие владетели земли запятнали себя изменой и гнусным предательством… По делам их и награда: остаток жизни они будут ломать камень для нужд Литвы.

Депутаты очень тихо зашептались, обсуждая неоднозначное решение слепого властителя в шапке Гедимина. Хотя, собственно ее-то Димитрий Иоаннович как раз и снял, вместе со скипетром положив на поднесенную княжичем Скопиным-Шуйским подушку с вышитым на ней гербом Великого княжества, и оставшись в простом золотом венце, «скромно» украшеном одиноким рубином очень нескромного размера.

— Посему мне потребен добрый совет.

Даже самые говорливые поветовые избранники моментально онемели, насторожив взамен уши.

— Поместьям и чиншевым землям Ливонии требуются новые хозяева из верной трону шляхты и панства. Но как же мне выбрать воистину достойных?

Выдержав мучительно долгую для слушателей паузу, властитель Литвы негромко предположил:

— Возможно, у благородного собрания есть какое-то предложение, кое устроит нас всех?

О да, предложения были! Причем в превеликом множестве: хай поднялся такой, что в распахнутые двери Тронной залы с разных сторон проема разом заглянули государев ближник Мишка Сальтыков и голова Постельничей стражи боярин Дубцов, подпертые со спин десятниками черной стражи. Что странно, но восседавшая чуть наособицу Пан-Рада почти полным своим составом уклонилась от обсуждения столь животрепещущего вопроса, как справедливое (в понимании шляхты) перераспределение ливонских земель. Ибо радные паны доподлинно ведали, что после кварцяного войска и московского экспедиционного корпуса в Ливонии сплошная разруха и повсеместное разорение пополам с запустением: в кои-то веки литовская шляхта и русские дворяне действовали как две руки одного тела! В смысле, гребли все и всех подряд, и были едины в своем стремлении набрать как можно больше живого полона и разного скота с домашней утварью — для скорейшего освоения пожалованных им земель близ новых Засечных черт. Понимали это и рядовые депутаты, но магическое словосочетание «новые хозяева» застилало им глаза и развязывало языки. К тому же, в Литве хватало обеспеченных семейств и родов с подающими надежды вторыми-третьими сыновьями, коих можно было отделить в младшую ветвь, снабдив деньгами и обеспечив хлопами-землепашцами из родительских имений…