Государь
Шрифт:
— Тишина!!!
Звучно и грозно призвав к порядку, глашатай отступил обратно к дверям Тронного зала — а внимание всех присутствующих обратилось на молодого правителя, задумчиво перебирающего в пальцах гладкие зерна своих рубиновых четок. Вернее, убедительно изображающего эту самую задумчивость и душевные колебания, что очень хорошо ощущали в со-чувствии его сестра и ученица.
— Сё есть старинный обычай судного поединка, когда взыскующие справедливости выходят в простых рубахах на двобой под сенью небес, вверяя жизни и души свои Всевышнему. Старый, очень старый — однако же, на Руси еще не забытый… Князь Юрий, напомни мне и присутствующим, как с этим обстоят дела в Литве?
Ясновельможный пан Олелькович-Слуцкий тут же заверил своего государя, что старые добрые традиции пращуров и дедов-прадедов вполне живы и регулярно применяются литовской шляхтой и богатой магнатерией.
— А ведь убившему целых три года без церковного причастия… Гм!
И наконец, достаточно позабавившись за счет исходящих нетерпением подданных, огласил вердикт:
— Как есть ныне мой первый суд как Великого князя Литовского, то в честь сего дозволяю божье поле меж дворянкой Аглаей Гуреевой и паном Яном Глебовичем! Биться им под чистым небом, в круге о пяти шагах, короткими клинками равной длины — и пусть Всевышний явит нам справедливость!..
Перекинув сразу несколько рубиновых зерен и перехватив четки поудобнее, земной судия в великокняжеском венце поинтересовался с толикой насмешки у алеющего нездоровым румянцем графа:
— Каков твой выбор, пан Глебович? Пойдешь на дыбу и под кнут, или?..
Воспрянувший духом магнат, которого (как и всех родовитых) с детства учили владеть оружной сталью, луком и копьем — резко дернулся, сбрасывая с себя руки стражников, гордо встал и отчеканил:
— Судный поединок!!!
Одобрительно хмыкнув, Димитрий показал себя правителем, не чуждым и простого человеческого милосердия:
— Возможно, у тебя есть что завещать своей дочери вне пределов Литвы — в таком случае князь Острожский поможет составить духовную грамоту[1]. Так же, епископ Жмудский исповедует тебя… Ежели сам того пожелает.
Ревниво покосившись на встающего с постной миной великокняжеского секретаря и впавшего в задумчивость Петкевича, владыко Иона наконец-то оторвал взгляд от вернувшегося к хозяину наперсного креста и ринулся окормлять храбрую, и исключительно православную христианку Гурееву. Следом за резвым не по возрасту архипастырем Тронную залу с почтительными поклонами начали покидать шляхтичи-видаки, коих сразу же по выходу из двустворчатых дверей со всем уважением направляли к накрытому в соседних покоях столу. Где очевидцы великокняжеского правосудия торопливо хлебали из кубков густое и багровое как кровь французское вино, заедая его отменный вкус мягким пшеничным хлебом, свежекопченой олениной и приятно-соленым твердым сыром. Пока благородная шляхта набиралась сил перед заключительным актом суда, всё те же дворцовые служители расторопно отмерили-разметили бечевой и отсыпали желтым речным песочком круг на каменных плитах внутреннего дворика, и притащили мебель из тронной залы, расставив ее точно в том же порядке, как она стояла и там. Вернее, почти в таком же: трон на сей раз находился в полном одиночестве, ибо царевна Евдокия отправилась пробовать свежую халву и пастилу, приехавшую в одном караване с будущей матерью-игуменьей Александрой. Особенно хорошо вкус домашних гостинчиков раскрывался за «чайным» столиком на прогулочной галерее; а так как слухи во дворце распространялись со скоростью бегающих доверенных челядинок, то вскоре к неурочному чаепитию синеглазой любительницы сладостей присоединилась и ее подруга Настя Мстиславская, притащившая с собой Фиму Старицкую. По их следам на галерею заглянула почаевничать боярыня-пестунья, потом — злящаяся, но хорошо скрывающая это Марфуша Захарьина-Юрьева. Которую, в отличие от княжон и боярыни, не удостоили персонального приглашения, так что пришлось боярышне напрашиваться на редкое зрелище самой! А во-вторых, Марфа уже давно обижалась на двоюродную сестру, не уделявшую ей должного внимания. Та не принимала близкую родственницу в доверенные подруги-наперсницы, не интересовалась ее мнением о своих (наверняка очень интересных!) делах, не делилась хоть какими-то сплетнями и новостями о старших братьях… Тем временем, пока не по годам амбициозная девица тихонько дулась и варилась в своих тайных переживаниях, на галерею подтянулись и остальные девицы царевниной свиты. Едва не шевеля ушами на любой звук из-за перил, они расселись по своим местам и принялись сравнивать сладости московской выделки с очередной затейливой выпечкой с кухни Большого Дворца. Побеждала, как и водится
— Тишина!!!
Под открытым небом зычный глас глашатая звучал не так внушительно, как в Тронной зале, но рассевшимся на лавках и стульях свидетелям хватило и его. Пока девицы давились пошедшим не в то горло чаем, и бросая опасливые взгляды на чем-то недовольную боярыню-пестунью, тихонечко перебирались к перилам прогулочной галереи — внизу двое стражников прошлись перед видаками, показывая им два поясных ножа без ножен. Затем так же наглядно сравнили размеры их клинков: красивое дамасковое лезвие поясного ножа графа Глебовича было лишь самую малость больше золотистого булата, который еще недавно висел на поясе Великого князя Литвы. Во внутреннем дворике потихоньку все прибавлялось и прибавлялось любопытных глаз, и под их взорами вроде как слепой, но притом прекрасно ориентирующийся в своем окружении молодой правитель коротко махнул со своего трона, повелевая участникам божьего суда взять клинки и вступить в круг. Тишина была такая, что присутствующие на сем событии люди отчетливо слышали голубей, курлыкающих где-то на кровле Большого Дворца…
— Да явит нам Всевышний свою волю!
Двадцатишестилетний магнат чуть согнулся, вытягивая вперед руки, и медленно шагнул вперед, не ожидая для себя каких-либо сложностей: за свою жизнь Яну уже приходилось звенеть саблями с гонористыми шляхтичами, да и в большой войне с Русским царством он не отсиживался в обозах, так что…
— Х-ха!
Убивать ученицу он не собирался (боже упаси от такой глупости!), но вот аккуратно порезать будет в самый раз…
— Ха, н-ха!!!
Однако Гуреева опять все испортила, сначала ловко увернувшись от нескольких секущих махов и одного пробного тычка острием, а затем как-то слишком быстро сместившись под левую руку и пав на колени. Блеснувший на солнце булат легко прорезал дорогую заморскую ткань и живую плоть под коленом, на излете достав до кости — а ответный мах знатного литвина пошел слишком криво и неловко из-за подломившейся ноги.
— Ах-х-с-сучья кровь!
Так хорошо начав, черноволосая поединщица тут же замешкалась, слишком долго вставая с колен — что позволило ее противнику скакнуть к ней и с рычанием насадить на нож. Верней, ткнуть на излете кончиком клинка живот, пробив кожу и немного плоти: на одно долгое мгновение девушка и мужчина словно соединились в диковинном танце, полном взблесков стали и смазано-быстрых движений их тел и рук, после чего Аглая отскочила прочь с пустыми ладонями. Что же касается второго «танцора», то он сначала провел пальцами по глубокому резу на шее, лишь чудом не перехватившему яремную вену, а затем с неверием во взгляде уставился на рукоять чужого ножа — который торчал из его чревного сплетения и отчего-то мешал дышать.
— Т-ты?!..
Влажно хрипнув ртом и зачем-то поглядев на небо, резко посиневший губами граф шумно задышал, медленно вытягивая из себя булатное жало. Тягуче сплюнул и сделал шаг вперед, подволакивая непослушную ногу, в сапоге которой уже не хлюпала, а откровенно чавкала его собственная кровь.
— Псица!..
Выронив нож с багряными мазками на золотистой стали, Глебович зашарил глазами по телу противницы, выискивая раны от своего клинка. Разрезы были, о да: была и кровь. Несколько прорех на левом плече, в глубине которых мелькал красный цвет; длинный разрез на бедре — увы, не доставший до тела. И куда более заметная дыра спереди, начинающаяся от левой ключицы и заканчивающаяся совсем чуть-чуть не доходя до середины правой груди, белоснежная кожа которой нет-нет да и выглядывала сквозь прореху. Края ткани явно намокли от крови, но ее количество свидетельствовало самое большее о глубокой царапине… Горестно застонав, проигравший свой судный поединок мужчина сделал новый шаг вперед, но слабеющее от кровопотери тело подвело, завалившись на раненую ногу. Упав на колени, он уперся в щербатый камень вооруженной рукой — и тут же услышал характерный звякающий хруст своего ножа, до половины вошедшего клинком в щель меж плит, и обломившегося возле рукояти. Меж тем, Гурева по дуге обошла противника, подобрала свое оружие и подошла к пошатывающемуся магнату, спокойно ухватив его склонившуюся голову за волосы и вздернув ее вверх. Что-то тихо сказала: благо, часть зрителей обладала должными навыками, и смогла разобрать движения ее губ:
«Молись».
Мутнеющие глаза Яна Глебовича ненадолго прояснились, и он даже смог кое-как перекреститься напоследок — после чего получил пядь булатной стали за ухо. Чуть дрогнул и обмяк, заваливаясь вперед и снимая уже умершее тело с клинка в девичьей руке…
— Ой, мамочки!.. Буэ-э!!!
Мало кто из свидетелей свершившегося не поднял голову сначала на тоненький девичий всхлип, затем на характерные звуки рвоты и последовавший почти сразу же звонкий шлепок доброй оплеухи.
— Гм-мда.