Государь
Шрифт:
Гр-р!!!
Дружно поглядев вверх, царевичи невольно ускорили шаг: с запада на Москву накатывали темные тучи, внутри которых то и дело посверкивали отблески грозовых зарниц — а отдельные редкие вестники грядущего дождя уже начали шлепать по гранитным плитам внутреннего кремлевского двора. Последний десяток шагов до парадного крылечка Теремного дворца им все равно пришлось пробежать, спасаясь от резко хлынувшего ливня: хляби небесные разверзлись столь широко и обильно, что перед обернувшимися братьями встала натуральная стена воды, сотканная из крупных частых капель. Весело переговариваясь и прислушиваясь к рокоту близкого грома, они уже без прежней спешки добрались до родительских покоев и зашли в Кабинет — где их, уже настроившихся на тихий и приятный семейный вечер, ожидал непонятный сюрприз в виде трех смутно знакомых епископов, двух архиепископов
— А вот и сыны мои пожаловали!
Внешне Иоанн Васильевич наличию высокопоставленного духовенства в своем Кабинете был вроде как рад, однако его дети и царская целительница без труда различали совсем иные эмоции. Лишь немного притихшие, покуда царевичи чинно желали здравствовать церковным иерархам — и принимали ответное благословление от владыки Филиппа.
— Кхм. М-да… С твоего позволения, Великий государь, я продолжу.
Проследив взглядом за тем, как братья рассаживаются по обе стороны от своего батюшки, казанский архиепископ Герман благочестиво перекрестился на иконы в красном углу Кабинета и вернулся к укорам его хозяина:
— … не дело это, когда царь православный подает столь дурной пример, занимаясь богопротивным звездочетием! Сказано не раз на Освященных соборах, что астрология есть занятие бесовское…
— Прости, владыко Герман, что вступаю в твои речи: но когда это батюшка занимался астрологией?!
Замерев от искреннего удивления в голосе среднего царевича, архиепископ досадливо пожевал губами и непроизвольно скользнул глазами по нескольким семейным картинам, вделанным в янтарные стены Кабинета. После чего нехотя просветил Ивана:
— Всяк в Москве, и многие за ее пределами ведают: Великий государь частенько навещает Звездочетью башню, что воздвигли его повелением на Воробьевых горах, и проводит там целые ночи…
Многозначительно оборвав фразу, священноначальник всем своим видом намекнул на те самые астрологические непотребства, которыми наверняка занимался там царь и все его подручные звездочеты.
— Ты пытаешься судить о том, владыко, в чем не разумеешь. Башня та с древнейших времен зовется обсерваторией, и отстроена для того, чтобы выверять по небесной механике выделанные в царских мануфактурах часы и навигационные приборы. Которыми приказ Большой казны очень прибыльно торгует с русскими и иноземными торговыми гостями — и к слову, часть прибытка отходит и на нужды Церкви. Наука о небесной механике и движении звезд опять же, со времен древних греков называется астрономией, где «астра» есть звезда, а «номос» есть закон.
Напоказ огладив свой наперсный крест, царевич с ощутимым холодком в голосе поинтересовался:
— Скажи, владыко, а знаешь ли ты, по какой печальной причине понадобилась нам обсерватория?
Нахмурившися Герман нехотя качнул головой, покрытой черным клобуком с нашитыми крестами — и невольно перекрестился на ближайшее окно, за которым в буйстве небесных стихий вновь полыхнула молния.
— Разве не помнишь ты, как Церкви при покойном митрополите Макарии пришлось просить помощи у католиков, для точного расчета Пасхалий на следующие пятьдесят лет? Заодно у папежников и добрые астрологические таблицы купили, чтобы впредь так не позориться.
Пока священство дружно темнело ликами и недовольно супилось, настроение Великого государя понемногу начало выправляться: он даже позволил себе намек на язвительную улыбку, что не ускользнуло от внимания архипастыря Московского и вся Руси. Владыко Филипп, в отличие от других гостей в клобуках, лицо держал ровно-доброжелательное, но про себя все равно каждый раз страдальчески морщился при упоминании предшественника; еще он постоянно глядел на царя, тщась понять его замыслы и отношение к неоднозначным высказываниям среднего сына. Однако сорокалетний правитель выказывал один лишь отстраненный интерес, и едва ли не скуку — да и вообще, там, где отче Филипп учился правильно понимать людей и проникать в движения душ человеческих, Иоанн Васильевич запросто мог бы служить старшим наставником. Уж больно хороши были его учителя: вспомнить хотя бы недоброй памяти князей Шуйских,
— Так же Макарий сказывал, что до него митрополиты сами проводили пасхалические расчеты, пользуясь математическим и астрономическим трактатом «Кирика диакона и доместика новгородского Антоньева монастыря учение, им же ведати человеку числа всех лет». Труд сей был писан четыре века назад, и покуда не устарел, все было хорошо и благостно… И да, владыко, не объяснишь ли ты мне скудоумному, почему сей трактат не запретили, как тот же «Шестокрыл» — ведь разница меж ними невелика?
— Потому как книга сия колдовская, и приговор о ней принял во времена оны еще архиепископ Новгородский Геннадий. Разве не сказывал тебе об этом инок Леванид, царевич?
Вместо ожидаемо замявшегося с ответом казанского владыки слово взял крепкий телом старец — архиерей Савватий, епископ Коломенский и Каширский. Который хоть и выглядел сурово-непреклонным, но вместо ожидаемого недовольства испытывал лишь задумчивый интерес: впрочем, застарелая неприязнь у него тоже чувствовалась. Вот только обращена оная была исключительно на архиепископа Германа, митрополита Филиппа и на соседствующего с ним Сергия, епископа Рязанского: все они были убежденными «иосифлянами[3]», в то время как сам Савватий негласно принадлежал к «нестяжателям[4]». Тихая распря меж двумя этими внутренними течениями в Православной церкви началась еще во время правления Великого князя Московского Иоанна Великого, зародившись в спорах между Иосифом Волоцким[5], отстаивающим право монастырей на владение земельными угодьями и иным имуществом; и Нилом Сорским[6], который выступал против монастырских вотчин и нарочного накопления мирских богатств. Тогда, в итоге, верх одержали «иосифляне», и при следующем Великом князе Василии Строителе внутрицерковный спор несколько поутих, уйдя из публичных диспутов в тишину монашеских келий и трапезные залы отдельных монастырей. То же самое продолжилось и при Иоанне Васильевиче, однако лет семь назад царь начал негласно и осторожно поддерживать «нестяжателей», окончательно разочаровавшись в последователях преподобного Иосифа, которые из верной опоры трона понемногу превращались в пудовые гири на царских ногах. Так что поводы тревожиться у митрополита Московского и всея Руси Филиппа определенно были — как и неуверенность в том, для каких именно целей Великий государь и его сын-соправитель желают собрать Освященный собор всех иерархов русской Церкви. А ну как пойдет разговор о монастырских землевладениях, и испомещении на оных младших сыновей русской знати и государевых служилых дворян? Даже слушать такое будет неприятно, а уж отвечать царю отказом и вовсе… Тревожно и неудобно.
— В таких подробностях не сказывал, владыко: но я сам не поленился найти нужные записи в семейной либерее. К слову, прими благодарность мою и низкий поклон за инока Спасо-Евфимиевой обители.
Бывший в недавнем прошлом архимандритом этого монастыря, епископ Савватий довольно улыбнулся и едва заметно кивнул.
— Что же до «Шестокрыла», то рекомый архиепископ Геннадий, ознакомившись с таблицами, сам же и указал, что «бо взято от острономии, яко капля от моря». Запрет же наложил, возмутившись самой возможностью для мирян самостоятельно высчитывать различные небесные явления, и использовать эти знания для астрологических прогнозов. Ну так и трактат «Кирика диакона и доместика…», буде такое желание, легко можно примерить к астрологии: однако им Церковь пользовалась четыре века подряд, и ничего еретического в нем не усматривала! Что же получается, владыко Герман: ты в чужом глазу соринку выискиваешь, а в своем бревна не замечаешь?!
Пока оторопевший архиепископ Казанский открывал рот для достойной отповеди, хозяин Кабинета легонько прихлопнул десницей по столу и предупреждающе попенял сыну:
— Ваньша!
Тот сразу же извинился:
— Прости, если молвил что по недомыслию, батюшка. Однако же, терпеть наветы на тебя я не намерен!
Видя, что еще немного, и все неминуемо скатится в откровенную свару царевича и Германа, в разговор вступил сам митрополит:
— То не наветы, а тревога о Великом государе, защитнике и попечителе всех душ православных. На него смотрит простой народ, люд служивый и князья-бояре; с отца твоего все его подданные берут пример в житии мирском. И ежели сам царь порой наезжает в башню смотреть на звезды, то у многих к тому занятию тако же возникает интерес.