Государевы конюхи

Трускиновская Далия Мейеровна

Потому дьяк Дементий Минич Башмаков и не слишком удивился, когда ему доложили, что изволит жаловать боярин Федор Михайлович Ртищев, наиближайший к государю человек.

С Ртищевым, книгочеем и умницей, была лишь та морока, что совесть свою он ставил высоко и иное разумное решение казалось ему недопустимым. Но ежели не Башмакова зовут перед светлые государевы очи, а к нему Ртищева посылают, стало быть, нужда как раз в разумном и не предназначенном для всенародного оглашения решении.

Башмаков встретил боярина стоя и поклонился ему в пояс, после чего выслал всех из горницы и предложил гостю кресло.

Гость пошевелил губами, глядя на образа, сел, вздохнул и положил на крытый зеленым сукном стол свиток, в котором дьяк безошибочно опознал челобитную. Похоже, Башмаков не ошибся — опять Федору Михайловичу приходилось идти поперек совести. Но боярин еще не стар, не закостенел в дури своей (дурью дьяк именовал все то, что не на пользу государеву делу), и есть надежда, что к разумному решению он внутренне готов.

— С чем пожаловать изволил, Федор Михайлович? — напрямую спросил дьяк.

— Такое дело, Дементий Минич, что и не знаешь, с чего начать. Только что был у меня Земского приказа подьячий Деревнин. Не знаю, слыхал ли ты, что на Москве двух женок удавили непонятно для чего. Это по их приказу числится. Так вот, пришел к Деревнину некий человек, сказался Аргамачьих конюшен конюшонком, и сказал слово и дело государево. Тот его допросил наедине. И вышло по его словам, что убить тех женок приказал-де князя Обнорского сынок, Савва, и удавили их за то, что они-де проведали, будто он со своей сестрой Ариной блудно живет.

— Ого! — воскликнул Башмаков.

— Деревнин от такой новости совсем очумел. Дашь делу ход — так вся родня мигом проведает и на дыбы встанет! Однако ж и на правду уж больно похоже. Он-то, с удавленницей разбираясь, заглянул в Разбойный приказ кое о чем поспрашивать. И понял, что в Разбойном приказе что-то про все это дело знают, но говорить не хотят, кого-то, видать, покрывают. И тут Деревнин вспомнил, что года два назад купца ограбили и убили, так вроде след к Обнорским на двор привел, да они как-то вывернулись. Словом, Деревнин полагает, что Савва Обнорский к убийству обеих женок каким-то образом причастен, а дело продолжать боится.

— Правильно боится, — отвечал Башмаков. — К тебе, стало быть, в страхе за советом явился?

— Он вот что сказал — коли государь прикажет, он это сделает. А захочет ли государь-то приказать? Вон он тут все написал.

— А что же ты, Федор Михайлович, не к государю, а ко мне с этим явился? — Башмаков показал на свиток, который оказался вовсе не челобитной.

— А то и явился, что это может быть правда, а может — и поклеп. Тот конюшонок не сам все разведал, а пересказал, чему его кто-то другой научил. Прежде чем к государю со всем этим непотребством обращаться, нужно проверить — так ли? А кому и проверять, как не тебе?

— И ты туда же! — воскликнул дьяк. — Скоро Приказом тайных дел малых детей пугать начнут! Ну, как я тебе все это проверю? Сам со свечкой в тереме той княжны встану?

— Дементий Минич! А кому другому государь велит в этом деле разобраться? Разбойный приказ сам в него каким-то образом замешался! Земского приказа подьячие побоятся до правды докапываться — все они хоть чем-то перед Богом грешны, всякого найдется в чем упрекнуть, а родня у Обнорского зловредная. Кабы кто другой, не князь, так они бы все раскопали!

— Говоришь,

следы к Обнорских двору привели? Не пойман — не вор? — Башмаков встал. — И глядишь на меня, как на святые образа, с надеждой — что вот сейчас я угадаю, чего государь от нас в таком тонком деле ждет, да все и исполню?

— Нельзя к государю с одной этой кляузой идти. И не идти нельзя — потом наше молчание нам боком выйдет.

Башмаков сердито хмыкнул.

Он все понимал — Федор Михайлович ратовал за справедливость, но не представлял, каково ее вершить своими руками. И то — те ученые книжники, с которыми он дружился и ставил их за образец, те мудрые святые отцы, беспристрастно и праведно именем Божьим разрешавшие любые споры, не имели у себя под боком сварливый княжеский род и не должны были учитывать тысячи всяких придворных загогулин и выкрутасов.

— А подьячего ты, поди, с собой привел и за дверьми держишь? — неожиданно спросил дьяк.

— Привел, — подтвердил Ртищев.

Он был неглуп — по одному вопросу понял, что Дементий Башмаков берется довести до конца этот непростой розыск.

Федор Михайлович, безмерно довольный, подошел к низкой двери с полукруглым навершием, отогнул занавеску, приоткрыл створку и сделал знак рукой — сюда, мол.

Вошел Деревнин и низко поклонился Башмакову.

Башмаков возглавил Приказ тайных дел, получив при этом особое звание «дьяк в государевом имени», совсем недавно, а до того служил в Разрядном. Разрядный находился в самом Кремле, Земский — за Никольскими воротами, общих дел у Башмакова с Деревниным до сих пор не случалось, вот и вышло, что они едва ли не впервые встретились лицом к лицу.

Башмаков увидел немолодого осанистого человека с правильным и строгим лицом, можно бы даже было сказать, что с благочестивым лицом, кабы не знать, что для подьячего, стоящего перед начальством, иное иметь неприлично. Волосы и борода у этого человека были уже с препорядочной проседью, а в глазах читалось ожидание распоряжения. Словом, стоял перед Башмаковым подьячий как подьячий, но то, как он распорядился попавшими к нему сведениями о Савве Обнорском, уже говорило в его пользу. Хотел, стало быть, навести в этом запутанном деле порядок!

Деревнин же увидел перед собой человека немногим ниже себя ростом, круглолицего, светловолосого, с короткой бородкой, с ранней плешью, которую тот человек не удосужился прикрыть хотя бы скуфейкой. Прищур глаз выдавал прадеда-татарина. Взгляд был уверенный и острый. И одно то, что этот дьяк, которому легко было отговориться тем, что Приказ тайных дел создан государем совсем для иного, решил заняться малоприятным делом Саввы Обнорского, уже говорило в его пользу. Хотел, стало быть, хоть одного высокопоставленного мерзавца призвать к порядку!

Оба, дьяк Тайного приказа и подьячий Земского приказа, постояли вот так, друг на дружку глядя и внутренне готовясь к тому, что им предстоит вместе потрудиться.

— Ну, благодарствую тебя, Федор Михайлович, на добром деле, — сказал Башмаков. — Ты уж в нем не марайся, а мы с подьячим эту грязь разгребем. Но потом не я, а ты о нашем розыске государя известишь!

— Ин ладно, — отвечал Ртищев. Затем, коротко поклонясь, вышел.

— Садись, — велел Деревнину Башмаков. — Как звать-величать?