Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
Н. М. Много ли, на ваш взгляд, талантливых людей вашего поколения погубила среда?
Ю. П. Когда мне говорят, что советская власть погубила какого-то писателя, я спрашиваю: «А какая власть погубила Гаршина или талантливого поэта Бориса Рыжего, который недавно повесился?» Это спекуляции на идеологии. Любое общество и любая профессиональная среда всегда с трудом принимают в себя новый талант. Потому что талант всегда идет со своей собственной идеологией, которая вступает в противоречие с существующей эстетикой и идеологией – и государственной, и обывательской. Если талант велик, произведение могуче и у человека есть еще какие-то организационные способности, то эстетику он переламывает под себя. А государство, наоборот, постепенно подтягивает его под себя, пытается даже приласкать.
Н. М. В таком случае отчего покончил с собой один из персонажей вашего романа «Козленок в молоке» – писатель Костожогов?
Ю. П. Сюжет романа я «таскал» в голове, наверное, лет десять, а писал его с 1993 по 1995 год. Когда закончил, дал прочитать знакомому критику, моему соседу. И он мне сказал: «Слушай, ведь у тебя нет ни одного положительного героя, разве что только смех, но и то ехидный. Введи хоть один персонаж хороший». В принципе по-своему гражданскому, сказал бы даже обывательскому, восприятию я – человек позитивных взглядов. Я за крепкое государство, за нормальную мораль, за воспитание общества на положительных примерах и т. д. Меня абсолютно не устраивает и жутко раздражает отрицательная, нигилистическая эстетика, что, надеюсь, очевидно из моих работ. Но когда я пишу прозу, у меня с положительными героями возникают проблемы, хотя понимаю: такие герои необходимы обществу.
Н. М. Ваш творческий принцип «придуманной правды» не срабатывает?
Ю. П. Увы. Мои знакомые писатели-патриоты постоянно меня упрекают, что я всегда иронизирую. Однажды в Переделкине я сидел за одним столом с Распутиным и дал ему почитать только что вышедшую книгу «Демгородок», которая потом много раз переиздавалась. А было это в 1994 году, вскоре после расстрела парламента. Распутин несколько дней молчаливо ходил и вдруг мне говорит: «Я почитал вашу книгу, но скажите мне, Юра, почему вы над всем смеетесь?» Поначалу я даже не мог ничего ответить, а потом спрашиваю: «А Гоголь?» Он в свою очередь тоже опешил и сказал: «Но вы же не Гоголь!» «Да, – говорю, – я не Гоголь». Действительно…
Так вот, если сравнить мою публицистику и прозу, то в публицистике все же есть положительный идеал. И мне по-писательски даже стало интересно, я подумал: дай-ка, в готовый практически роман вставлю сюжет о писателе, про которого можно сказать, что этот честный человек всю свою писательскую жизнь построил по нравственным законам. Верил в социализм – писал, разуверился – бросил, пошел в школу преподавать детям. То есть я начал конструировать положительного героя. Многое – поведение, внешность, часть биографии – я «взял» от моего учителя Владимира Соколова, человека, прожившего свою жизнь независимо и не заискивая перед властью, писавшего лирику тогда, когда ее не было принято писать, и ставшего родоначальником «тихой лирики». Я тоже начинал как поэт. В общем, я написал этот образ, но он получился искусственным. И, понимая, что потерпел – правда, на своем уровне – то же фиаско, что и Гоголь, когда писал положительных помещиков, я и назвал героя по аналогии с гоголевским Костанжогло. Причем никто из критиков не прочитал этой аллюзии, только один читатель, скромный, простоватый парень, на какой-то конференции сказал мне, что понял это. Я подумал: ну, слава богу, хоть кто-то догадался. А так как герой сконструирован, то его самоубийство в финале связано с существующим мифом о неподкупном писателе, который всю жизнь борется и в конце концов не выдерживает свинцовых мерзостей бытия. Я это вставил, и в том постмодернистском рисунке, который выстроен, все смотрится нормально, но, конечно, это творческая неудача.
Н. М. На фоне всей картины романа Костожогов выглядит как инопланетянин.
Ю. П. Правильно, ведь он не из этой художественной системы, понимаете? Поэтому, когда в Театре им. Рубена Симонова ставили инсценировку, которая идет с большим успехом, этот персонаж исключили из действующих героев. А в телесериале, работа над которым недавно завершилась, Костожогова играет Спартак Мишулин. Чтобы найти какую-то плотскую натуральность, актера сделали похожим на Солженицына, хотя герой на
Н. М. Что сегодня происходит в среде писателей? Существует ли профессиональное литературное сообщество, какое-то писательское ядро, которое формирует будущее литературы? Преобладающее обилие детективов настораживает. Признаться, я не поклонница этого жанра.
Ю. П. Я тоже.
Н. М. Поэтому хочется понять, в каком направлении развиваются события в нашей литературе.
Ю. П. В отличие от Пятого съезда кинематографистов, аналогичное событие у писателей проходило мягче, но подобный съезд тоже был. Миру кинематографистов не позволило окончательно развалиться и атомизироваться то, что кино – это производство. Как бы люди ни относились друг к другу идеологически, как бы ни смотрели по-разному на судьбу России, все равно не наберешь съемочную группу одних единомышленников; хоть осветитель, но будет со «своими» взглядами.
А писатель – это кустарь-надомник, ему никто не нужен. Поэтому писатели атомизировались, объединившись по каким-то смешным принципам. Демократы и патриоты – вроде два основных объединения, но на самом деле внутри каждого из них идет деление и существует бесконечное число разных групп. Цех взорван. А что такое литературный цех? Как сказал бы Лев Николаевич Гумилев, это консорциум, где есть своя иерархия, своя этика, правила поведения, система оценок и т. д. В советские времена, помню, идет гордый секретарь Союза писателей – номенклатура ЦК КПСС, а навстречу ему – скромный, тихий Владимир Николаевич Соколов с палочкой, так этот важный чиновник, который кому-то только что едва протягивал для пожатия пару пальцев, тут же сдувается и подходит поприветствовать Поэта. Почему? Потому что в этой внутрицеховой табели о рангах Соколов – штатский фельдмаршал, а секретарь – дай бог, полковник. Вот и все.
Н. М. В этом смысле была справедливость?
Ю. П. Конечно, была! Награждался или человек, написавший что-то значительное, или писатель, пусть без больших высот, но долго и плодотворно работавший в литературе и всей своей просветительской жизнью это заслуживший. И решалось это очень строго. Я помню, как согласовывались списки, чтобы не забыть кого-то справа или слева. Если дали премию славянофилу, значит, давали и западнику, чтобы не было скандала. Наградили человека, который, грубо говоря, верно служил коммунистической партии, – наградили тут же и писателя с диссидентскими «тараканами», если особо не проштрафился. Все просчитывалось.
Н. М. Все было сбалансировано?
Ю. П. Непременно. А сейчас я смотрю, кому дают Государственные премии и кто дает… Мы писали об этом в «Литературной газете» неоднократно. В результате премии зачастую получают люди, произведения которых никто не читал.
Н. М. Писательские съезды проходят?
Ю. П. Съезды проходят, но у демократов – свои, а у патриотов – свои.
Н. М. А единый, общероссийский съезд?
Ю. П. Нет, поскольку нет единого Союза писателей. У патриотов своя иерархия, а у демократов – своя. И там, и там свои премии. Ну как такое может быть?! Допустим, в XIX веке Курочкин для прогрессистов был в сто раз выше Фофанова или Случевского, а Некрасов выше Пушкина. Но ведь и Пушкина с Фофановым признавали… Существовали какие-то объективные критерии. Сейчас этого нет. Скажем, писатель, являющийся гением у демократов, у патриотов считается графоманом, и наоборот. Но этого не может быть – талант вне идеологии. Человек либо талантлив, либо нет. Не важно, какие у тебя взгляды, можно быть и антисоветчиком, и патриотом, но честного, талантливого писателя всегда видно. Сегодня идеология признана выше таланта. К тому же существует заблуждение, что причастность к художественной среде уже делает тебя художником. Это все в совокупности разрушает наш сегодняшний художественный мир.