Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
– Все-таки чувствуется, что несколько дней назад ты вернулся из Китая и все еще находишься под впечатлением. Кстати, что это был за вояж?
– Ездил получать приз за лучший зарубежный роман года. «Замыслил я побег…».
– Прими искренние поздравления… И давай немного отойдем от политики. Расскажи лучше, как встречал Новый год?
– Я встречаю Новый год в кругу семьи. Последние два года мы живем в Переделкине – празднуем его на даче, вокруг елочки. Чисто семейный праздник.
– Признайся, примерный
– Де-юре – я примерный семьянин. У меня, кстати говоря, редкий случай в писательской среде – у меня одна женимость. Я женат 28 лет. Дочери 22 года. Позади уже серебряный юбилей. В Доме литераторов, кстати, праздновали.
– А как же молодые длинноногие поэтессы… Соблазны, губительно влияющие на творчество?
– Я не могу работать на колене. Есть писатели, способные работать в любых условиях – пусть хоть на головах вокруг ходят. А я долго, очень долго настраиваюсь, вхожу в это состояние. И я отлично всегда понимал, если даже какие-то соблазны возникали (соблазны всегда могут возникнуть перед не старым еще мужчиной), что перестройка в семейной жизни выбьет меня из колеи на несколько лет. А старый брачный друг, как догадываешься, лучше новых двух…
Я отказывался от блестящих карьер. Меня в свое время приглашали в ЦК партии. А сегодня предлагают под мое имя крупный бизнес раскрутить. Я всегда говорил – нет, хотя мне гарантировали безбедное существование. Почему? Потому что, как написал мой старший товарищ Андрей Дементьев, – лишь бы озеро вашей души не мутилось. Если я буду знать, что где-то там идет танкер, каким-то образом связанный с моим именем, я, как человек ответственный, буду думать об этом танкере. Не смогу ничего писать.
– Получается, семью ты рассматриваешь как тихое литературное пристанище, и только?
– Ты не дослушал. Я говорил о творчестве. Наташа – горячо любимый мой человек. Мы поженились, когда я еще был молодым поэтом. Студентом пединститута. Она со мной вместе проходила все этапы мужания, становления…
– Еще с тех времен многие облизываются, вспоминая ваш хлебосольный дом и знаменитые пельмени.
– Обычно я Наташе говорил – завтра у нас будет орава. А денег зарабатывали мало. Мы с ней садились и лепили пельмени. Налепишь штук двести… И за счет этого удавалось накормить всех.
И вот однажды предстоял ужин, а ее, как назло, отправили на сельхозработы. Была такая практика. Но гостей-то никак не отменишь. Я стал сам пельмени делать. И вдруг я понял, что одному это жутко скучно и противно. А я уже приготовил фарш, тесто. И думаю, зачем я буду лепить много маленьких пельменей, когда можно сделать один огромный. И я действительно раскатал тесто, вбухал туда весь фарш, получился пельмень с подушку размером. И я стал его варить. Взял таз, налил туда воды и сварил. Естественно, жрать это никто не стал.
– Но зато твой пельмень по тем временам запросто мог попасть в Книгу рекордов Гиннесса.
– Да, но именно тогда я понял, что размер очень сильно влияет на качество.
– Как-то ты сказал, что после первой книги автор может определить для себя – быть ему писателем или нет. Извини за детский вопрос, но как вообще становятся писателями?
– Вообще,
– То есть заранее определить ничего нельзя, каким бы талантливым человек ни казался?
– Были люди, с которыми мы начинали вместе, люди, на которых я смотрел, как на богов. На несколько порядков талантливей меня, образованнее. И в какой-то момент они окукливались, и все. Все! Мы встречались через 10 лет, я на них смотрел и думал: боже мой, на этих людей я когда-то молился!
Почему один человек продолжает развиваться и литературно, и интеллектуально, и духовно, и эстетически, а другой тормозится? Этого никто не знает. Это, видимо, как в спорте. Самый здоровый вдруг выдыхается и становится никуда не годным. А какой-то шибздик вдруг оказывается на пьедестале.
– Может, потому, что он более упорный, дисциплинированный?
– Это само собой. Это еще одно условие. Я, например, проработал, сидя на вольных хлебах, 15 лет. Я работал дома, и то, что зарабатывал, то и имел. У меня была жуткая внутренняя дисциплина. Если я не садился рано утром и не отрабатывал свои 4–5 часов за столом, у меня начинался, как у наркомана, карачун такой. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Меня ломало. И вдруг я понимал: я уже два дня не работал!
И когда я пришел в «Литературку», меня, естественно, поджидали сюрпризы. Иду, например, по коридору и говорю сотруднику: позвони писателю такому-то, сделай то-то. Встречаю через две недели, спрашиваю: позвонил? «Ой, нет! Я думал, ты забыл». Я говорю: дорогой мой, я пишу роман, где 100 действующих лиц. Я помню, кто с кем спал, кто во что одет, что говорит, у кого какие родители. Я помню миллионы деталей. Неужели ты думаешь, я забуду данное поручение тебе?! Даже не мечтай об этом. И очень быстро привел всех в чувство. Они-то думали, что пришел творческий балбес такой, ничего не помнит. А я как раз благодаря этой внутренней самодисциплине все помнил и был предельно собран.
Но это другой вопрос. Я знаю талантливых людей с колоссальной дисциплиной, но это все равно люди одного романа, одной книги. Все должно слиться воедино. Это обязательно везение, внутренняя дисциплина и способность к развитию. Когда это совпадает, получается серьезное явление. Убери один из этих факторов, и все. Все коту под хвост. Ты прекрасно работаешь, но тебе не везет, допустим. Жена бросит, на голову что-то упадет, посадят, не дай бог. Все в жизни случается…
– На сегодняшний день ты, бесспорно, один из самых преуспевающих наших писателей. Книги раскупаются мгновенно, постоянные аншлаги на спектаклях, экранизации. Один только «Козленок» переиздается уже 15-й раз. Так почему не сидится тебе в Переделкине? Зачем «Литературная газета»?