Государственная недостаточность. Сборник интервью
Шрифт:
– Юрий Михайлович, и какие у вас ощущения в связи с выходом книги?
– Ощущения хорошие: жизнь удалась! Но надо сознаться, у поэтов жизнь лучше. Когда я был поэтом, то сочинял стихи в автобусе, в метро, просто гуляя… У меня даже было ироническое стихотворение, которое заканчивалось строчками: «Прикрепят, быть может, к автобусу «сто сорок восемь» табличку «Здесь жил и работал поэт Поляков». Проза же требует ежедневной работы. Поэтому приходится утром садиться за письменный стол и корпеть… Я вообще не понимаю тех прозаиков, которые пишут по нескольку романов в год. Это же не литература, а какой-то скоростной вид индивидуально-словесной деятельности, не имеющий к литературе никакого отношения.
– Тогда ясно, почему вы писали «Грибного
– Правда, с перерывами. Я только-только начал роман, и мне выпала судьба возглавить «Литературную газету». Это меня сильно выбило из колеи. Потом я прерывался и писал повесть «Возвращение блудного мужа», а потом писал пьесу для Театра Сатиры «Хомо эректус». Затем отвлекался на экранизацию романа «Замыслил я побег…» – это первый роман из трилогии, в которую входят еще повесть «Возвращение блудного мужа» и роман «Грибной царь». Потом была бурная история с экранизацией романа «Козленок в молоке», которая недавно вышла на ТВЦ. Первый и второй каналы сказали, что эту сатиру на либеральные ценности никогда показывать не будут. Так вот и получилось – пять лет.
– Как вообще вы начали писать?
– Сначала писал стихи, как всякий нормальный литератор. Это правильно, потому что если прозаик в молодости не был поэтом, проза у него будет малохудожественная. Поэзия учит бережно относиться к слову. Потом я ушел в армию. И, будучи романтичным советским юношей, столкнулся с суровой реальностью. Правда, теперь, с возрастом, я понимаю, что она была не такая уж и суровая. В кино тебе показывают одно, а приходишь и сталкиваешься с жесткой жизнью, к которой ты не привык. Это вызвало шок. И я решил, что, когда приду из армии, расскажу всем о том, что там увидел. И в восьмидесятом году написал повесть «Сто дней до приказа». Все журналы, конечно, отказались ее печатать… До призыва я работал в школе учителем, но после армии меня туда обратно не взяли: я вернулся посреди учебного года. Зато меня пригласили работать в райком комсомола в отдел учащейся молодежи. Там я проработал год, а потом в восемьдесят первом году написал повесть «ЧП районного масштаба», потрясенный комсомольским аппаратом, который был замкнутым целиком на себе и забыл, зачем его создали. Ее тоже никто не печатал. А я тем временем написал еще одну повесть, о школе, – «Работа над ошибками». И ее сразу напечатали. А потом даже экранизировали и поставили по ней спектакль. Но к тому времени вышло в «Юности» у А. Дементьева и «ЧП». Шуму было! А тут после приземления Руста на Красной площади прорвались в печать и «Сто дней». Военная цензура кричит: «Не пропустим!» А Дементьев – им: «Вы бы лучше Руста не пропустили!» Вот эти три первые повести и сделали меня, без ложной скромности, знаменитым.
– А как вы относитесь к тому, что вас сравнивают с Довлатовым?
– Сравнивают часто. В основном из-за того, что в прозе и у него, и у меня достаточно сильна сатирическая нота. Но проза Довлатова по жанру – это «иронический мемуар». Я же пишу повести и романы во всей полноте жанра. И по жизненной позиции, по сфере политических интересов, по национально-культурному самоощущению, по отношению к России мы абсолютно разные люди. Да и ирония у нас разная по природе. А поскольку иронических писателей вообще очень мало, вот нас и упоминают через запятую, хотя надо бы через тире…
– Вы современную литературу читаете?
– Читаю, но избирательно. Ведь от одних писателей уже знаешь, чего ожидать, какой смысл читать?! А есть писатели, у которых я читаю все, что бы у них ни вышло. Это – Распутин, Проханов, Орлов, покойные Астафьев и Дегтев. Слежу за тем, что пишет Тимур Зульфикаров, Юрий Козлов, из питерцев – Павел Крусанов. Из москвичей – Вера Галактионова, Личутин. Пелевин. Кстати, для меня существует две загадки. Почему писатель-постмодернист по фамилии Нечайко придумал себе псевдоним «Пелевин»? Ведь у него своя фамилия очень подходящая постмодернисту. И почему поэт-концептуалист Тимур Запоев стал Тимуром Кибировым? Ведь у него гениальная фамилия для поэта-концептуалиста!
– А почему вы не берете себе псевдоним?
– Зачем? Да, у меня фамилия совершенно нейтральная – Поляков…
– А что происходит сейчас в современной литературе?
– В современной молодежной литературе? Есть тенденции, которые меня огорчают. Во-первых, крайняя литературная неряшливость. Когда человек, не овладев азами литературной работы, начинает писать, как взрослый, это плохо. Эта во многом связано с искушениями Интернета. Ведь что такое текст, вброшенный в Интернет? Черновик, размноженный в миллионах экземпляров. А черновик он и есть черновик, над ним еще работать и работать. Второй момент – ранний прагматизм, когда молодой писатель пишет не о том, что его волнует на самом деле, и не так, как подсказывает сердце, а о том и так, чтобы получить литературную премию, грант и т. д. Сейчас в моде постмодернизм, «чернуха». Но просто по желанию стать Кафкой или Лимоновым нельзя. Особенно смешно, когда «разгребать грязь» начинают отпрыски хороших семей: про бомжей, например, очень любят писать дети, выросшие в профессорских семьях да еще с боннами. Мне вот об этом писать неинтересно: я вырос в заводском общежитии и видел все своими глазами. Грязь – это еще не правда жизни.
– А вы пишете о том, что знаете сами?
– Когда меня спрашивают: почему все ваши повести и романы стали бестселлерами, я отвечаю: все очень просто, я никогда не думаю о том, что скажет критика, запретят мою повесть или нет, понравится ли она вообще. Главное, что меня лично в этот момент эта тема взволновала, и я об этом написал. А поскольку я нормальный человек, с нормальной социальной и прочей ориентацией, оказалось: то, что волнует меня, волнует и большинство народа. Если у меня за это болит сердце, меня это тревожит. Это тревожит, как потом выясняется, и моего читателя.
– Вы политикой интересуетесь?
– Знаете, меня политика интересует как писателя. В России писатель всегда был в политике, даже если объявлял, что он вне ее, это тоже был своего рода политический манифест. Этим, кстати, мы отличаемся от писателей, проживающих, например, в Америке или Англии. Там совершенно нормальным считается, если литератор пишет про свое заветное и политика ему до фонаря. А у нас в стране, переживающей пореволюционные времена, это невозможно. На встречах с читателями более половины вопросов всегда связаны с политикой и судьбами отечества. От русского писателя ждут не развлечения, а правды, но ведь правда и есть политика.
– Вы ведь и публицистикой занимаетесь.
– Да, публицистики у меня много, даже выходили отдельные книги, например, «Порнократия», где собраны мои статьи с восемьдесят седьмого по две тысячи четвертый год. Были у меня и публикации, которые имели серьезные политические последствия. Например, в девяносто третьем из-за моей статьи «Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!» закрывали «Комсомольскую правду». Ума хватило на следующий день открыть. Тогда это была единственная статья во всей открытой прессе (оппозиционные издания тогда наши «демократы» прикрыли), которая выступала против расстрела Белого дома. Недавно вышла моя статья «Зачем вы, мастера культуры?», она бурно обсуждается на самых высоких уровнях. Мне иногда после публикаций министры звонят, крупные государственные деятели. «Ну, ты дал…» – говорят. А я ничего не дал, просто честно написал, что происходит в стране и что я думаю об этом. Опять тот же принцип: написал о том, что меня волновало, не высчитывая, обидит это кого-то или нет. В статье есть и про либеральную интеллигенцию, и про патриотическую. В результате, на меня все обиделись. Но это нормально. Я не понимаю писателей, которые равнодушны к происходящему в Отечестве. Это какая-то творческая патология…