Готическая коллекция
Шрифт:
— Пожалуйста, довезите меня…
— Сколько дашь? — сразу оживился водитель — рыжий и молодой, довольно задиристого вида.
— Сколько скажете, я заплачу. — Катя рванула дверь и птицей взлетела на сиденье, пока он не передумал. — Ты местный, дороги знаешь? Вон машина, видишь, впереди? Зеленая. Давай за ней следом. Там парень мой с какой-то лахудрой. Я их на пляже засекла.
Щас догоним — я ей покажу, как.., покажу этой проститутке, где раки зимуют. Давай, гони за ними!
— Цирк! — Водитель ухмыльнулся, созерцая пассажирку. — Ну вы, девочка, даете… Ой-ой,
Ну, цирк! — Он рванул с места. — А ты вот что, готовь прямо сейчас три полтинника, усекла? За вредность и за риск, — он заржал. — Клади в бардачок. Умница. Куда ехать-то за ними? А как долго? Учти, это тогда лишь задаток.
Катя достала из сумочки-норы сто пятьдесят рублей и положила в бардачок «задаток». «Москвич» — пикап на деле оказался резвей, чем о нем можно было подумать. Он нагнал старый «Опель» на выезде из поселка.
Марта повернула на шоссе в сторону Рыбачьего.
Глава 31
ВОДЯНОЙ — ВЕРСИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Солнце припекало, а рыба не клевала.
Кравченко опустил руку, исследуя температуру воды за бортом. Снял с головы пятнистую панаму, зачерпнул ею воду, как миской, и снова надел на голову, выливая потоки прохлады на себя.
— Хорошо.
— Куда уж лучше! — ответил Мещерский. — Ты чего, уснуть, что ли, боишься? Кочан свой капустный все водой поливаешь без конца?
— Малость надо освежиться. К мокрому и загар лучше пристает. У тебя вон все лицо уже обгорело, нос лупиться начнет, как луковица.
Лодка тихо качалась на маленьких волнах. В этот раз они даже не включали мотора. Черт его знает — опять заглохнет. От самого причала шли на веслах. Сначала пристроились культурненько на рейде напротив маяка. Отсюда открывался восхитительный вид. Но было, увы, слишком шумно. То моторку черти куда-то понесут, то катер. А потом появилась стая катамаранов — какие-то хмыри, видно, готовились к регате.
Пришлось смотать удочки, сняться с якоря и тихим ходом на веслах шлепать вдоль косы в сторону Рыбачьего в поисках местечка потише. Можно было, конечно, заплыть и еще дальше. Но где-то там уже начинались пограничные воды. А как в море разберешь, где своя волна, а где литовское зарубежье?
Рыба, однако, не клевала даже вблизи границы. Кравченко и так и эдак забрасывал снасть, колдовал с крючками, с наживкой, рылся, чертыхаясь, в пластиковом контейнере — вот двойник-крючок, вот тройник, а вот вообще чудо техники — какой-то японский «суперхук» — на кита, наверное, — с хитрой приманкой, имитирующей мелкую рыбку. В инструкции к нему черным по белому сказано — ни одна рыба при виде такой сияющей мельтешащей «рыбки» не устоит — проглотит. А тут хоть бы какая-нибудь жалкая килька клюнула! Точно сказано — не верь написанному, все ложь. И самое главное — не верь ценам в магазине «Рыболов-спортсмен». Не в деньгах счастье.
— Жарко. — Мещерский растянулся на корме, — Печет; — согласился Кравченко и через голову, даже не расстегивая «молнии», скинул вместе с футболкой
Слава богу, на этот раз обошлись своей одеждой, без дурацких резиновых штанов и рыбацких бахил.
Сброшенная куртка комом упала на уключину. Кравченко этого не заметил. Тронул весла, разворачивая лодку, чтобы солнце не слепило глаза. И куртка тихо, воровски сползла в воду.
— Ах ты, — Мещерский перегнулся за ней через борт. — Лови, разиня, уплывет!
Он ухватил куртку, сразу набрякшую водой, потяжелевшую, и вытащил добычу.
— Первый улов, держи, — он кинул куртку Кравченко, а тот швырнул мокрый ком на корму.
Мещерский смотрел на темно-синюю ткань.
— Знаешь, я все думаю об этом, — сказал он. — Никак не могу ни на что другое переключиться.
— Теперь думай не думай, — Кравченко хмыкнул. — Нас с тобой, Сережа, все равно никто не спросит.
Они переглянулись. Вот опять! Как та сказка про белого медведя. Ведь слово себе дали, зареклись — ни о чем таком здесь словом не обмолвятся. Это прямо как болезнь какая-то!
— Дергачев не мог убить эту женщину, Преториус, — сказал Мещерский тихо. Взгляд его по-прежнему был прикован к мокрой джинсовой куртке. — Чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь…
— Ну?
— В том, что, по крайней мере, это убийство он ну никак не мог совершить. А значит… И вообще, Вадя, если взглянуть на это убийство трезво, абстрагируясь от всего остального.., не отвлекаясь на разные там зигзаги чьей-то травмированной психики, не затуманивая себе голову разной мистикой, то получается… Вадя, получается, что самые первичные факты по этому убийству, известные нам.., уже почти самодостаточны. — Мещерский вскинул голову, ожидая каких-то возражений, но Кравченко хранил молчание. — И факты эти нам с тобой известны со слов Кати, а ей, в свою очередь, со слов троих свидетелей происшедшего в ресторане, один из свидетелей — официант… Факты эти указывают не на Дергачева в роли возможного подозреваемого, а на совсем другого…
— Сереж, ты это.., когда в логику свою ударяешься.., в дебри, ты бы хоть конспектик какой черканул сначала. — Кравченко налег на весла. — Коротенько бы тезисы набросал. А то ведь запутаешься вконец сам и меня запутаешь.
— В том-то и дело, Вадя, что здесь нет никакой путаницы. — Мещерский привстал и аккуратно расправил на корме мокрую куртку — пусть сушится на солнце. — Чем больше я думаю об эпизоде с Преториус, тем яснее мне становится, что ВСЕ с самого начала было возможно гораздо проще, чем нам кажется…
Проще, чем мы сами себе напридумали, поддавшись, — он огляделся, — влиянию этого места… Да, места!
Проще даже, чем… Вадя, я все тебя спросить хотел…
— О чем? — Кравченко медленно греб, однако лодка не двигалась, а кружила на месте.
— Там, в церкви, когда эта девочка испугалась, закричала… Она ведь тебя испугалась, а не этого нашего парашютиста с колокольни… Ты вот не думал потом, после, о…
— О том, с кем она меня там спутала, эта бедняжка? — Кравченко бросил весла. — Это я уже слыхал, Сережа.