Говорит и показывает. Книга 3

Вячеславовна Татьяна

– Конечно, нашёл кем прикрыться, – Маюшка наклонилась со стула, и вытянувшись погладила кота по лобастой голове. Он с удовольствием замурлыкал, щурясь и подставляясь под её ласку.

– Может и меня приласкала бы? – сказал я, поднимая голову.

– Сначала с ножом к горлу приступаешь, а потом… – тихо проговорила Маюшка, разгибаясь, всегда удивляюсь её непостижимой гибкости.

Я не хочу сейчас снова говорить, я хочу её… Поэтому я подхватил её рукой под затылок, притягивая к себе и целуя…

Застучал в окна жёсткий снег, интересно, в какие окна он колотится?

Я посмотрел вверх, да, засыпает сверху. Но и в дверь на террасу тоже стучит. Опять придётся чистить. Надо же, всю жизнь снег чищу, как дворник…Юрик вспрыгнул к нам, и стал моститься у ног спящей Маюшки. Я посмотрел на неё, заснула, как и всегда, ротик приоткрыла чуть-чуть, разбужу сейчас… да и договорить надо.

Мы договорили, но уже за завтраком. Маюшка обняла чашку с кофе пальцами.

– Приходи сегодня дыню доедать, – сказал я, наливая кофе и себе.

Кофе-машина зафыркала, выдавая последнюю порцию густого и душистого напитка в мою чашку.

– Приду, если не будешь больше обвинять, что я пытаюсь остаться с Вальтером нарочно.

– Май… – я сел за стол напротив, как всегда.

Вообще я больше люблю садиться рядом с ней на диванчик, что давно уже стоит тут, вмещая по два, а то и три зада наших друзей-байкеров, когда мы, теперь довольно редко, зависаем у нас. Я люблю садиться рядом с ней, касаться, обнимать, целоваться…

Но сегодня утром она настроена поскорее уехать, чтобы не опоздать к утренней планёрке, это мне позволено всё, хотя я не наглею тоже. Поэтому она села на стул, а не на этот диванчик…

– Я должен говорить до чего меня доводит мысль о том, что ты каждую ночь спишь с ним, целых девятнадцать лет?

– Ю-Ю… всё не то ты говоришь сейчас. Я не женщина и не жена девятнадцать лет там. Я – мать. В этом всё дело. Всё поэтому. Уж ты-то знаешь. Я не могла и не могу пожертвовать ими ради себя, твоего и моего счастья. Вот и всё.

Вот и всё, это верно. Но…

– «Яжмать», ну конечно, теперь это… модно прям, – пробурчал я. – Но они уже взрослые.

– Вот поэтому мы говорим о том, что я уйду. И я уйду. И меня достала эта тройная жизнь…

Так я получил твёрдую надежду на то, что всё моё, наконец, вернётся ко мне. И поэтому я не удивился, когда Маюшка в мае приехала ко мне в расстроенных чувствах с рассказом о том, что Лариса…

Глава 3. Буря в стакане воды

Я услышал, что Лара пришла. Чёрт, всю ночь не сплю из-за неё! Надо пойти, предупредить, что её раскрыли. Я открыл дверь в комнату сестры, она обернулась немного испуганно:

– Тьфу ты! Напугал! Ты чё колобродишь? – спросила она.

Лариса очень красивая. Она не похожа на маму, крупнее, мама очень тонкая, изящная, рядом с дочкой кажется маленькой, Лара в отца и бабушку, точно в их породу. И маминому изяществу завидует немного, сама себя называя слонихой, совершенно несправедливо, зачем-то всё время пытается худеть, рискуя испортить статную фигуру. Стать такой как мама ей всё равно не удастся, в маме есть что-то отличающее её от всех, этому названия я не нахожу, я просто это вижу

и понимаю. И понимаю, почему мой отец смотрит на неё такими глазами.

Не слишком стесняясь меня, Лариса быстро переодевалась в ночнушку.

– Лар, тебя спалили, знают, что ты не была дома.

Она побледнела, села на кровать, глядя на меня, растерянно:

– Орали?

– Орали друг на друга. Говорил тебе, расскажи маме…

– Орали друг на друга? И мама? – удивилась Лариса и даже удостоила взглядом.

– То-то и оно. Я в первый раз слышал, чтобы мама тоже ругалась. В общем… Утром… В общем, ты сама думай, что скажешь об этом своём Грише, – сказал я, собираясь выйти, хоть немного-то надо поспать, вон небо уже светлеет.

– А дальше, что было? – спросила Лариса уже в мою спину.

– Как обычно.

– Трахались? – со вздохом облегчения проговорила Лариса. – Ну и ладно тогда, значит всё не так страшно, раз всё, как всегда, никого инфаркт не хватил, никто не убит, – закончила она, набрасывая халатик, чтобы пойти в ванную.

Утром все пришли завтракать в одно время, умывшись и пожелав друг другу доброго утра, все в разной степени готовности: отец полностью одетый, потому что ему ехать дальше всех в «пятнашку», как они называли пятнадцатую больницу, мамина клиника в центре и ездила она на метро, несмотря на гневные или насмешливые замечания отца, что она ведёт себя как босячка, позволяя толкать себя в подземке, на что она только усмехалась. Но я маму понимал: так до её клиники пути было двадцать минут, а на машине она тратила бы не меньше часа. А мы с Ларисой до школы доходили минут за десять. Но завтракали мы всё же всегда вместе, только отец уже при параде, мама причёсанная, но ещё не одетая, а мы только успевшие посетить ванную. Мы с Ларисой пахли зубной пастой, отец волшебным одеколоном, а мама просто волшебно.

Все уже почти закончили расправляться с трапезой, отец ел сегодня яичницу из трёх яиц с ветчиной, он всегда завтракал плотно, я сам делал себе омлет, в нашем доме я это умел делать лучше всех, сегодня и на Ларкину долю, она вообще капризничает по утрам, но не сегодня, мама ела кашу, ту самую овсянку, которую ей с вечера оставляет томиться в духовке Агнесса Илларионовна. Мама ест кашу всегда как-то мило, будто ребёнок, масло, например, гоняет по кашиным кочкам, наблюдая, как оно тает.

И чай, и кофе в привычных чашках и бормотание телевизора с новостями о новом землетрясении в Японии, вот у них не прекращается-то… а тут ещё и Эквадор тряхнуло и погибших много.

И всё же с утра всё не было как обычно. Во-первых: у мамы была ранка и синяк на губе. Во-вторых: она перебила отца, который начал говорить, гневно сверкая глазами, мама лишь приподняла ладонь и посмотрела на него, и он замолчал. Я и раньше знал, что несмотря на то, что она всегда молчала во время их ссор, выказывая полное подчинение, и смирение, в действительности, она просто позволяет ему бушевать, чтобы он мог выпустить пар, распирающий его. Но впервые я увидел, что её власть над ним абсолютна. И как легко она им управляет, когда ей это нужно.